И тут-то Бад впервые за весь вечер проявил инициативу. Схватив Джилл за руку, он что-то ей сказал, после чего они оба повернулись и бросились бежать к стоявшей на вершине дюны камере. Бад бежал гораздо быстрее Джилл и здорово ее опередил; при этом он ни разу не обернулся, чтобы узнать, все ли с ней в порядке. Этот парень был настоящей задницей, но в данном случае это, пожалуй, не имело никакого значения.
Я посмотрел на полыхавшее на горизонте горючее. Ни Джилл, ни Бад еще не знали, что стали свидетелями катастрофы, которая унесла жизни 230 мужчин, женщин и детей. Но мне это было известно и я почувствовал, что глаза у меня вдруг стали влажными, во рту пересохло, а желудок болезненно сжался.
Как я уже говорил, Бада и Джилл словно ветром сдуло с пляжа, и когда я снова перевел на них взгляд, они уже взбирались на дюну. Бад, естественно, бежал впереди, за ним, на значительном расстоянии, следовала Джилл.
Из-за того, что объектив был установлен на максимуме, лица любовников, когда они приблизились к видеокамере, потеряли резкость, но различить их черты все-таки было можно. Когда Бад протянул руку, чтобы взять видеокамеру, я нажал паузу. Парень казался до смерти напуганным. Джилл тоже: глаза у нее были широко раскрыты. Она смотрела на Бада, словно спрашивая, что произошло и что им делать дальше. Следующие несколько секунд я прокручивал пленку в замедленном режиме, и прямо перед собой видел тупую, испуганную физиономию Бада, заполнившую весь экран. Это лицо, подумал я, неплохо бы смотрелось на плакате «Их разыскивает полиция» с подписью: «Если вам встретится этот самовлюбленный кусок дерьма, позвоните по номеру: 1-800-ЗАДНИЦА».
Тут Бад схватил наконец камеру, и изображение на экране телевизора распалось и закружилось в каком-то бешеном калейдоскопе, но звук продолжал работать и я слышал его голос: «Одевайся! Одевайся!»
Потом камеру переместили в горизонтальное положение, и на экране на мгновение возникло черное ночное небо. Я слышал тяжелое дыхание бегущих людей и видел неясные, расплывающиеся и ежесекундно меняющиеся обрывки изображения. Потом открылась и захлопнулась дверь автомобиля — этот звук повторился еще дважды, после чего послышался рокот включенного мотора. Экран телевизора потемнел, и, если не считать нескольких промелькнувших по нему бликов, так до конца и оставался почти черным. Никаких слов тоже не было слышно — только тяжелое, прерывистое дыхание. Джилл, вероятно, находилась в шоке от увиденного, а Бад, должно быть, прилагал максимум усилий, чтобы не написать в штаны. Мне захотелось крикнуть: «Да скажи ей хоть слово, ты, ни на что не годный кусок дерьма!»
Минут пять я видел лишь черный прямоугольник экрана и хотел было уже выключить телевизор и перемотать пленку, как вдруг услышал голос Джилл: «Бад, похоже, это взорвался самолет». «Возможно. А может, это была пиротехническая ракета или петарда. Знаешь… фейерверк и все такое…» «Пиротехнические ракеты так не взрываются. И в воде не горят… — После паузы она заговорила снова: — Что-то очень большое взорвалось в небе и рухнуло в океан. Это был самолет».
Он ничего не ответил, тогда Джилл спросила: «Может, нам стоит вернуться?» «Это еще зачем?» «Быть может, кто-то все же добрался до берега? Ты же знаешь — у них есть надувные плоты и спасательные жилеты. Возможно, нам удалось бы кому-нибудь помочь».
Ни к кому не обращаясь, я произнес:
— Вы благородная женщина.
Бад сказал: «Эта штука полностью разрушилась. Она находилась на высоте двух миль. — Последовала пауза. — Копы наверняка уже на пляже. Им не нужна наша помощь».
Я подумал: «Пассажирам вы уже не поможете, это верно, но копам очень пригодилась бы ваша пленка. Разве непонятно, придурок?»
Несколько минут любовники молчали, потом Джилл сказала: «Этот поток света… Это наверняка была ракета. Боевая ракета». Ответа не последовало. Джилл опять сказала: «Похоже, кто-то выпустил ракету, она и сбила самолет». Бад протянул: «Ну… мы наверняка узнаем о том, что произошло, из выпуска новостей».
Снова повисло молчание, потом на экране что-то промелькнуло, и все опять исчезло. Я знал, что Джилл достала видеокамеру с заднего сиденья и стала перематывать пленку, чтобы просмотреть ее на дисплее.
Запись закончилась. Через некоторое время на экране вновь появилось изображение, послышалась музыка, и Жан-Луи Трентиньян что-то сказал по-английски, но я не хотел его слушать. Я остановил пленку, а потом нажал на перемотку. Пока пленка перематывалась, я сидел на кофейном столике и смотрел на черный экран телевизора.
Все увиденное и услышанное поразило меня как удар грома, и я знал, что мне потребуется некоторое время, чтобы все это переварить — слишком уж не походило оно на то, с чем мне приходилось сталкиваться в повседневной жизни.
Несколько секунд я неподвижно стоял на месте, потом подошел к бару, взял стакан и бутылку виски. Налив виски в стакан, я некоторое время смотрел на него. Было воскресное утро, но мне необходимо было выпить, чтобы смочить пересохшее горло и прийти в себя.
Прикончив виски одним глотком, я поставил стакан на стол и отправился на кухню.
На кухне Джилл Уинслоу не оказалось. Она расположилась во внутреннем дворе — сидела в шезлонге все в том же белом платье. Выражение лица у нее было задумчивое.
Я вышел и присел на стул напротив нее. Между нами находился небольшой столик, на котором стояли бутылки с минеральной водой и два высоких стакана. Я налил себе немного воды и окинул взглядом просторный внутренний двор и бассейн.
С минуту помолчав, она спросила:
— Вы взяли пленку?
— Нет. Я хочу, чтобы вы отдали мне ее сами.
— Разве у меня есть выбор?
— Нет, конечно. Это свидетельство возможного преступления. Я могу заставить вас выдать кассету, явившись сюда с ордером, но хочу, чтобы вы сделали это добровольно.
— Тогда она ваша, — с улыбкой сказала женщина. — В любом случае она принадлежит не мне, а «Бейвью-отелю».
— Ваш Бад оставил в отеле залог в пятьсот долларов. Так что за пленку вы заплатили.
— Это хорошо, — произнесла Джилл. — Меня всегда смущала мысль о том, что я украла кассету.
Меня это нисколько не смущало, потому-то я сюда и приехал.
— Я выпишу вам квитанцию.
Помолчав, Джилл сказала:
— Вы очень умный человек. Вы сумели до всего этого докопаться.
— Это было не так трудно, как кажется, — возразил я со свойственной мне скромностью. Вообще-то я парень неглупый, но никому об этом не говорю. Жить с таким умом, как у меня, очень непросто.
— Знаете, когда приехали люди из ФБР, мне стало очень страшно, — призналась она. — Я была почти уверена, что они спросят меня, не успела ли я сделать копию записи, прежде чем Бад ее стер. Но эта мысль, похоже, не пришла им в голову. Да и с какой стати? Откуда им было знать о существовании взятой напрокат кассеты?