— Как материал, содержащий государственную тайну? — улыбнулся я. — Посмотрю, что можно сделать с позиции национальной безопасности. Пока же решение будет принимать Главный военный прокурор, или министр юстиции, или оба. Я полагаю, вы в хорошей компании и не слишком выделяетесь.
— Да, но я полицейский.
— В дневнике есть имена куда более важных шишек.
— И то хорошо. Как насчет Фаулера?
— Не могу сказать. Кстати, вам известно, что Берт Ярдли тоже пользовался?
— Вы шутите!.. Ну и ну.
— Выходит, у вас с Бертом больше общего, чем думали. — Шутки в сторону, Билл. — Вы хорошо его знаете?
— Только по профессиональной линии. Встречаемся на ежемесячных собраниях полицейских округа.
Такие собрания — затея гражданская. Если бы я хорошенько подумал, то понял, что им, шефу городской полиции и начальнику военной полиции, нередко приходится работать вместе, чтобы не подставляться.
— Вы уже были в церкви? — спросил Кент.
— Нет, будем утром, на церемонии, — ответила Синтия. — А вы хотите побывать сегодня?
Он посмотрел на часы.
— Обязательно. Как-никак считался ее возлюбленным.
— Церковь просторная, для всех места хватает? — осведомился я.
Мы с полковником рассмеялись, но Синтию покоробило это грубое замечание, и она метнула сердитый взгляд.
— Миссис Кент все еще в Огайо? — спросил я.
— Да.
— Сколько там пробудет?
— М-м... еще несколько дней.
— Поездка неблизкая. Или она летела?
— Летела. — Кент выдавил усмешку. — На помеле.
Я тоже натянуто улыбнулся.
— Позвольте спросить — ее отъезд связан с грязными слухами о вас и капитане Кемпбелл?
— В какой-то степени... Мы с женой давно пытаемся наладить отношения. Она ничего не знала, только предполагала. Вы не женаты, но, надеюсь, поймете меня.
— Я был женат. Мисс Санхилл и сейчас замужем.
— Правда? За военным?
— Да, служит в Беннинге.
— Куда только не кидают нашего брата!
Приятный, ни к чему не обязывающий разговор. Два уорент-офицера из УРП и высший офицер, полицейский начальник, сидели, выпивали, болтали о жизни, любви, работе, и лишь иногда разговор прослаивался темой совершенного убийства. Любопытная техника допроса и вполне эффективная в соответствующих обстоятельствах. Я называю ее бутербродной техникой: хлеб, ломтик мяса, салат, кровь, сыр, томат, кровь и т.д.
Билл Кент отнюдь не был обычным подозреваемым, он догадывался, к чему устроены эти маленькие посиделки с разговором по пустякам, — такое у меня сложилось впечатление, и я понимал, что он это знает. Как в бальном танце, в момент очередного сближения мы с ним заглянули в глаза друг другу, и все окончательно поняли — он и я. В тот момент, когда преступник осознает, что попался, оба, он и сыщик, испытывают странную неловкость, и чтобы ее рассеять, преступник принимает беспечный вид, старается внушить, что дело его нисколько не касается. Бывает наоборот — преступник смелеет, становится развязным, словно говорит, что ему море по колено.
Кент не сделал ни того ни другого. Он сказал:
— Я рад, что попросил вас взяться за это дело. Боуз связан с ней, я в этом был почти уверен, но молчал, боясь ошибиться. Кроме того, у него в группе нет следователей по фактам убийства, и из Фоллз-Черч все равно прислали бы соответствующих специалистов. Или сразу же обратились в ФБР. К счастью, вы оба были здесь. — Он обратился ко мне: — Мы и раньше работали с вами, и я знал, что вы подходящая кандидатура. — Помолчав, Кент добавил: — Завтра в полдень вас отстраняют от дела. Но знаете, мне кажется, вы его к полудню завершите.
Мы посидели минуту-две молча, вертя в руках соломинки и салфетки. Мы с Синтией прикидывали, не убийца ли с нами за столом, а Кент грустно размышлял о крахе своей карьеры — это по меньшей мере — и, вероятно, ломал голову над тем, что бы сказать нам такое, что заставило бы нас убраться с базы до завтрашнего полудня.
Иных надо постоянно легонько подталкивать, поэтому я сказал Кенту:
— Билл, может быть, прогуляемся? Или зайдем в ваш кабинет? Есть разговор...
Он покачал головой, поднялся с места.
— Мне надо идти... Ну что ж... Надеюсь, эти мясники в морге не слишком ее обезобразили и гроб будет открыт. Хочу увидеть ее еще раз... У меня даже фотографии нет. От романов на стороне не много сувениров остается. — Кент печально усмехнулся.
На самом же деле «сувениров» было ползала. Мы с Синтией тоже встали, и я сказал:
— Пока никто не додумался, возьмите в качестве сувенира ее вербовочный плакат. За ними скоро будут гоняться.
— Наверное.
— Спасибо за выпивку.
Кент круто повернулся и пошел к выходу.
Глядя ему вслед, Синтия промолвила:
— Кент, надо думать, страшно расстроен неизбежным уходом из армии, предстоящим бесчестьем, сломанной семейной жизнью и смертью женщины, которую любил. Может быть, мы видим человека, охваченного горем. Или же... он и есть убийца.
— Трудно судить о человеке, которому приходится пройти через все это. И все-таки в его глазах есть что-то такое... У них собственный язык, идущий из глубины души. Они говорят о любви, несчастье, ненависти, о вине и невиновности. Глаза говорят правду, даже когда человек лжет.
— Да, глаза не обманут.
Мы долго молчали.
— Итак? — спросила Синтия.
Я посмотрел на нее, она не отвела взгляд, словно проверяла верность только что сказанного, и мы, не проронив ни слова, молча согласились, что Билл Кент — тот, кого мы ищем.
Мы не стали ужинать и выехали на Райфл-Рендж-роуд, чтобы попасть в Джордан-Филдз. Как и говорил Кент, на шоссе был установлен проверочный пост. Нам пришлось остановиться и предъявить документы. У выезда на Джордан-Филдз охрана тоже потребовала бумаги. На входе в ангар номер три мы еще раз прошли процедуру проверки.
Военные всегда стараются сбить журналистскую братию в стадо и запереть их в зале для пресс-конференции, где им самое место. Журналисты же норовят разбрестись и сунуть нос куда не следует. Армия объясняет строгости соображениями безопасности, пресса ссылается на традиционные и законные права. Последние десятилетия военные, получив по крайней мере один жестокий урок во Вьетнаме, берут верх.
Мой собственный опыт общения с прессой тоже начался во Вьетнаме. Пулеметный огонь противника прижал наше подразделение к земле. И вдруг подкатывает камера, и под нос мне суют микрофон.