Элби вышел, а мы стоя ждали полковника Фаулера.
— Это тот молодой человек, который ухаживал, по словам полковника Кента, за Энн Кемпбелл. Симпатично выглядит, — сказала Синтия.
— Он выглядит как щенок, который мочится в постели.
Она переменила тему:
— Тебе никогда не хотелось быть генералом?
— Мне бы в своем уорент-офицерском звании удержаться.
Синтия попыталась улыбнуться, но слишком нервничала. Я тоже был не в своей тарелке. Чтобы разрядить напряженность, я выдал старую армейскую хохму:
— Чтобы надеть штаны, генерал сначала поднимает одну ногу, потом другую — как и прочие смертные.
— А я сажусь на кровати и натягиваю штаны на обе ноги одновременно.
— Ты понимаешь, о чем я.
— Может, мы поговорим с адъютантом и смоемся?
— Нельзя. Он славится учтивостью и может обидеться. Они такие.
— Я больше из-за его жены нервничаю... Мне надо было переодеться.
Зачем я пытаюсь раскусить этих людей?
— Это скажется на его карьере, правда? — сказала Синтия.
— Все зависит от исхода дела. Если мы не найдем преступника и никто не найдет ту комнату и не натащит грязи, для него все обойдется благополучно. Его любят. Но если заварится каша, то придется уйти в отставку.
— Тогда конец его честолюбивым политическим планам...
— А у него есть политические планы?
— Газеты пишут, что есть.
— Пусть пишут. Меня это не касается.
В действительности же это могло коснуться и меня. О генерале Джозефе Лайоне Кемпбелле говорили, что на очередных выборах партия, возможно, выдвинет его кандидатом на пост вице-президента. Его имя упоминалось также в качестве возможного посланца от родного штата в сенат или кандидата в губернаторы Мичигана. Его называли и преемником нынешнего начальника штаба сухопутных сил, что принесло бы ему четвертую звезду, и подходящим человеком на должность главного военного советника самого президента.
Множество перспектив, открывающихся перед генералом Кемпбеллом, имело один источник — его участие в войне в Персидском заливе. До тех событий о нем никто не слышал. Однако по мере того, как тускнела память о войне, из общественного сознания выветривалось имя генерала. Это был либо какой-то хитроумный план самого Джозефа Кемпбелла, либо он действительно не хотел иметь ничего общего с политикой.
Как и почему вояку Джо Кемпбелла назначили в это болото, именуемое Форт-Хадли, — одна из тех тайн, которую могли объяснить только пентагоновские спецы по служебным игрищам и интригам. Но у меня вдруг возникло подозрение, что политические воротилы в Пентагоне осведомлены о том, что у генерала Кемпбелла имеется на крепостном валу лишняя пушечка, и эту пушечку зовут Энн Кемпбелл.
Тем временем в комнату вошел высокий человек в форме защитного цвета, с полковничьими орлами, знаком принадлежности к службе генерального адъютанта, и именной карточкой на груди — Фаулер. Он представился адъютантом генерала Кемпбелла. Вообще-то среди военных достаточно назвать имя и звание, но люди ценят, когда добавляется должность.
Мы обменялись рукопожатиями, и полковник Фаулер сказал:
— Да, генерал желает видеть вас. Но мне бы хотелось сначала поговорить с вами. Может быть, присядем?
Я разглядывал полковника Фаулера. Он был чернокожий, и мне представилось, как жившие здесь бывшие рабовладельцы переворачиваются в гробу. Фаулер был изысканно одет, прекрасно говорил и держался с отличной военной выправкой. По-видимому, он был идеальным адъютантом, то есть человеком, совмещающим обязанности офицера-кадровика, главного советника, передатчика генеральских пожеланий и прочее, и прочее. Адъютант — это не то что заместитель командира, который, как и вице-президент США, конкретно ничем не занят.
Я обратил внимание, что у Фаулера длинные ноги. Казалось бы, какое это имеет отношение к делу? Между тем адъютант обязан совершать бесконечные переходы от генерала к его подчиненным и обратно, дабы передать распоряжения и принести донесения. Бегать при этом не полагается, так что приходится вырабатывать особую адъютантскую походку, которая особенно требуется на парадах, где коротконожка может испортить весь строй. Словом, Фаулер с головы до пят был офицером и джентльменом. В отличие от белых вроде меня, которые допускают некоторую неряшливость, чернокожий офицер, как и женщина-офицер, должен постоянно что-то кому-то доказывать. Любопытно, что чернокожие и женщины по-прежнему придерживаются стандартов и идеалов белого офицерства старой школы, хотя эти идеалы и стандарты не более чем миф. На пятьдесят процентов армия вообще видимость.
Полковник произнес:
— Курите, если желаете. Может быть, выпить?
— Нет, сэр, спасибо.
Фаулер похлопал по ручке кресла и начал:
— Случившееся, конечно, трагедия для генерала и для миссис Кемпбелл. Нам следует позаботиться, чтобы это не стало трагедией всей армии.
— Да, сэр. — Чем меньше слов, тем лучше. Если ему хочется говорить, милости просим.
— Смерть капитана Кемпбелл, которая произошла на базе, где начальник ее отец, и таким образом, как она произошла, определенно вызовет сенсацию.
— Да, сэр.
— Думаю, мне нет необходимости напоминать вам обоим, что никаких разговоров с прессой.
— Разумеется, нет.
Фаулер глянул на Синтию:
— Как я понимаю, вы наложили арест на виновника того изнасилования. Как по-вашему: между двумя происшествиями есть связь? Не было ли двух преступников? Или, может быть, вы задержали не того человека?
— Это исключено, полковник.
— Но это возможно. Не стоит ли вам еще раз продумать и проверить?
— Нет, полковник, это два совершенно различных происшествия, — решительно ответила Синтия.
Было ясно, что ближайшее окружение генерала уже собиралось для выработки линии поведения и какой-то умник выдвинул эту идею как вероятную, желательную или официальную, а именно: жалкая кучка новобранцев на базе гоняется за бедными, ничего не подозревающими женщинами-военнослужащими.
— Все это липа, полковник, — сказал я.
Он пожал плечами и обратился ко мне:
— У вас есть подозреваемые?
— Нет, сэр.
— А какие-нибудь зацепки?
— Пока тоже нет.
— Но у вас должна быть какая-нибудь версия, мистер Бреннер?
— Да, но это только версии. И вы им не поверите.
Очевидно, недовольный моим ответом, Фаулер подался вперед:
— Я не хочу верить, что изнасилована и убита женщина-офицер, а преступник на свободе. Остальное меня не волнует.