Он повернул свой похожий на круглый аквариум шлем — посмотреть на пятерых членов своей команды в компенсирующих высотных костюмах.
Затрещала селекторная связь, и раздался голос Джодри:
— Все ты со своими задвигами.
— Лучше быть с задвигами, чем безмозглым тупицей, — протрещал в ответ Зейн.
— Верняк, — сказал Джодри. Как всегда.
Зейн был сиротой из Вайоминга, которого монахини воспитали в страхе перед геенной огненной, научили нести бремя своих грехов и никогда не хныкать. Ему едва перевалило за двадцать, когда он впервые нюхнул пороху в Да-Нанге. Вдохновение уносило его в заоблачные выси, за пределы наблюдательной группы, иными словами шпионского подразделения «Куонсет», расквартированного в Да-Нанге, но командиры с холодным взглядом, в гавайских рубашках слушали его вполуха: «Молод еще».
Тогда старший сержант Джодри сказал:
— Устами младенцев…
— Это же блестящая мысль! — доказывал Зейн офицерам, которые носили такой же зеленый берет, как и он; люди в гавайских рубашках молча наблюдали. — Вашингтон послал нас во Вьетнам, чтобы мы показали, как умеем драться, — сказал Зейн. — Правильно?
Молодому человеку никто не ответил.
Тогда до Зейна дошло, что с ними так же мало считаются, как и с ним. Энтузиазм бурлил в нем, то и дело прорываясь сквозь логические построения.
— Так будем же драться умно. Северные вьетнамцы протянули мили телефонных линий вдоль всего пути Хо Ши Мина в Лаос. Что, если вместо бомбежек или того, чтобы перерезать эти провода, мы подсоединимся к ним?
Все в казарме «Куонсет» заразились шпионской мыслью Зейна. Она еще более упрочилась, когда какой-то умник из УНБ рассказал им о новых игрушках. И наконец окончательно оперилась, после того как старший сержант Джодри доложил боссам, что если задумка получит добро, то он сам примет участие.
Если.
— Самое расхожее слово в мире, — сказал старший сержант Джодри Зейну, когда они прогуливались внутри огороженного колючей проволокой и заминированного периметра Да-Нанга, где начальнички и цэрэушники, от которых зависело, отдать приказ или нет, не могли их услышать.
— Но ваше слово в этом деле не последнее, разве нет, сэр? — спросил молодой солдат.
— Верняк, — ответил Джодри. — Люблю это слово: «верняк». Что у тебя на уме, рядовой? Вот что я прежде всего хочу знать.
Вертолеты рассекали влажный и удушливый закатный воздух над ними, и он кровоточил.
— Я делаю то, что должен делать, — сказал Зейн. — И я парень крепкий — сдюжу.
Мимо них трусцой пробежали морпехи. Зейн почувствовал на себе тяжелый взгляд старшего сержанта Джодри.
— Верняк, — ответил Джодри. — Но все же ты что-то недоговариваешь.
— Я никогда не стал бы вам врать, сэр.
— А ты и не врешь, пацан. Просто не знаешь всей правды.
— А в чем она — вся правда?
— Вся правда в том, что ты тянешь все без разбора в нору, которую называешь своей жизнью. Лучше б тебе усвоить одно, главное: человек всегда должен уметь прыгнуть выше головы.
И Джодри ушел.
Зейн побежал за ним. Он не спросил, да ему было и не важно где.
Через четыре недели после подготовки на Окинаве Зейн, Джодри и четверо добровольцев стояли, ожидая, пока их втиснут в чрево Б-52 между бомбами размером с гроб.
— Последнее, что я хотел бы знать, — сказал Джодри Зейну, — как так вышло, что ты еще девственник?
— Ч-что?
— Ты же слышал — девственник.
— Меня воспитывали в строгих католических правилах.
— Да, но то было давно. А говорим мы про сейчас. Как так вышло, что ты не спал с женщинами?
Истребитель взмыл в воздух, чтобы прикрыть морпехов, которые были по уши в дерьме, затеяв перестрелку в джунглях.
Когда вой реактивных двигателей стих, Зейн сказал:
— Если мы не просто животные, секс может стать чем-то особым. Вот к чему я стремлюсь. Чего хочу.
Прежде чем он натянул две хэллоуинские, похожие на чулок, термальные маски и надел шлем с окулярами, снабженный дыхательным аппаратом, Джодри покачал головой.
— Особое — это то, что мы считаем особым. Когда вернемся, поговори с сестрой, она похожа на мою вторую бывшую. Но здесь и сейчас лови кайф от того, что ты девственник. И этот кайф, верняк, поможет тебе вернуться целым и невредимым.
Вот я здесь, подумал Зейн, когда монотонно загудели двигатели Б-52. С человеком, который видит меня насквозь, это верняк. И с четырьмя обдолбанными солдатами, которые за нами хоть в ад.
В такой тяжелой экипировке даже земля казалась ему адом. Две пары теплого белья, на ногах, одетых в носки, — башмаки русского парашютиста-десантника. Три пары перчаток. Двойная маска и обмундирование для джунглей, зимний свитер, наглухо пристегнутый молнией к круглому шлему. В холщовых ранцах у каждого из команды Зейна была система связи, разработанная УНБ. К груди каждого был пристегнут новенький, только-только придуманный аппарат под названием «глобальный позиционный сканер», запрограммированный на то, чтобы вывести их туда, где, по расчетам ЦРУ, в джунглях были проложены телефонные линии. Кроме того, в холщовые ранцы были уложены рацион на пять дней, фляга, таблетки для очистки воды, две противопехотные гранаты, дымовая шашка, автомат АК-47 и три магазина с боеприпасами.
Только Джодри и Зейн были оснащены рассчитанными на четырнадцать выстрелов девятимиллиметровыми пулеметами с глушителями.
Только они были оснащены импульсными повторителями размером не больше дешевой книжонки — новым предметом гордости и развлечения ЦРУ. Стоило нажать определенную кнопку — и ИП создавали текстовое послание, которое сами же и запоминали с помощью некоей детали под названием «чип». Когда вы нажимали кнопку «Передача», ваше послание мигом переправлялось на спутник, а с него — в штаб-квартиру ЦРУ и Да-Нанг.
Сталь надсадно скрипела. Ветер врывался в бомбометательные люки, открытые под бомбодержателями; цилиндры, каждый размером с гроб, находились прямо под болтающимися в воздухе ногами Зейна.
Желудок Зейна провалился куда-то вниз после того, как Б-52 подбросило, когда он избавился от нескольких тонн взрывчатого груза. К тому моменту, когда самолет выровнялся и Зейн посмотрел вниз, на черное небо, скользившее под его башмаками, бомбы были готовы взорваться уже в десяти милях за самолетом.
Мы никогда не видим вспышки. Слышим только грохот взрыва. В шутку или всерьез.
Дверцы бомбометательных люков захлопнулись.
Сквозь треск селектора до Зейна донесся голос:
— Говорит пилот. В связи с турбулентностью и изменением воздушных потоков запрашиваю смену курса. Опоздание — двадцать минут.
Надо выпутываться. Всегда что-нибудь не так. К счастью, дело только в небольшой задержке. Кайф.