Наш хозяин Жюль начал обмахиваться платком.
— Что мне было делать? — спросил Рассел. — Мне надо было держаться прикрытия и притворяться одним из них. Уходя, я услышал, как Херцгль назначает следующего парня. Говорит, что мы в двух часах ходьбы от полевого лагеря. А там он отдаст ее солдатам и так… До конца.
У Жюля вырвался глубокий вздох.
— Он привязал ее к стойке в туалетной кабинке. Там было зеркало. Она могла видеть себя. Он вырезал на ней свои инициалы. Она… на ней ничего не было. Глядит на меня. Карие глаза и… И только я, а где же был Бог?! Только я, и я несу ответственность за то, что здесь, а она… Они… Они бы пошли куда дальше и натворили такого… Но сейчас тот, именно тот момент. И вот по ее щеке скатывается слезинка. Они оставили ей только одну слезинку. Им несть было числа, и они надругались над ней так, что у нее осталось только это. Я не мог позволить этому случиться… и спасти ее тоже не мог. Не мог остановить их. А она сказала только… только… Пожалуйста. Я задушил ее.
— Пресвятой Боже! — прошептал школьный учитель.
— Ее светлые волосы жгли мне руки. Ее словно облили кислотой, кожа на ней горела, и ее трясло. Она боролась не за то, чтобы выжить, а за то, чтобы умереть, а я… я не мог выпустить ее оттуда и поэтому задушил, чтобы спасти от еще худшего ужаса. Там, в сортире, это был я.
Молчание воцарилось в обычной гостиной, уже готовой принять траурную церемонию. На лицах гражданских, сидевших в нашем кругу, изобразились шок и смятение. Мы сидели, словно прикованные к нашим стульям.
Пока не встала Хейли. Подойдя к стулу, на котором скорчился Рассел, изнасилованная убийца мягко спрятала в ладонях лицо убийцы изнасилованной девушки.
— Ты сделал лучшее, что мог, — сказала она Расселу. — Лучшее, на что она могла надеяться. Ты поступил неверно, но причина была правильной.
— Что проку.
— Но это правда.
— Ты бежал. Вот что теперь главное. Ты вырвался на свободу, — сказал Зейн.
— Нет, — прошептал Рассел, — мне уже не вырваться.
— Да, — сказал я. — Ты прав. Не всем это удается.
Зейн указал на вставшую за окном ночь.
— Но теперь все это там. А ты здесь.
— О! — жалобно всхлипнул Жюль Фридман, школьный учитель, отец нашего психиатра.
Слезы текли по его векам.
— О! — воскликнул он, и его глаза, вдруг ставшие необъятными, как океан, поглотили нас. — Теперь я знаю, кто вы!
— Ух ты! Вы только посмотрите, сколько времени! — воскликнул я, обратившись к ошеломленным слушателям.
Я выпустил запястье доктора Йэрроу — стало понятно, что она вполне разобралась в ситуации и будет сохранять спокойствие, — и поднялся на ноги, слегка покачиваясь, как священник в пасхальное утро.
Все не сводили глаз с меня, но никто не внял моим словам о том, что уже поздно.
Кроме Эрика, который посмотрел на часы, потом за окно и увидел, что еще темно.
Жюль не отрывал от нас глаз. Слезы струились по его щекам, но губы уже улыбались.
— Вижу, пора всем откланяться! — подсказал я.
— Я остаюсь! — безапелляционно заявила сидевшая рядом со мной доктор Йэрроу.
— Верняк, — кивнул Зейн. — Мы тоже. Так уж выходит. Конечно, если все разойдутся, кто знает, с кем они потом встретятся. Или захотят перемолвиться словечком. Разве только, — продолжил он и, словно подавая мне знак, положил руку на прикрытую рубашкой повязку на животе, — мы организуем здесь еще что-нибудь… вроде собрания.
Если бы мы наставили на всех, находившихся в гостиной, пушки, заткнули бы им рты, чтобы они не могли позвать копов, они бы стали невольными соучастниками одного и того же несчастного случая, или людьми, которые слишком много знают. Если бы мы связали их и заставили лечь на пол, обещая оставить в живых, они бы не выдержали и рассказали кому-нибудь, что с ними случилось. А нас абсолютно никоим образом нельзя было считать молчаливыми свидетелями.
— Нет! — Я криво улыбнулся оставшимся в гостиной душевноздоровым людям. Никто даже не попытался ухмыльнуться мне в ответ. — Пора по домам, спасибо, что пришли, но вот-вот пробьют часы.
— О чем это он? — шепотом спросил один из преподавателей.
— О Золушке, — ответил стоявший рядом учитель. Потом взглянул на нашего хозяина: — Жюль?
— Все ведь в порядке. Верно, Жюль? — зычно крикнул Зейн.
— Уже лучше, — отозвался тот, улыбаясь сквозь слезы. — Уже лучше.
— Сюда, пожалуйста. — Я махнул рукой в сторону двери. — Прошу на выход.
Никто из простодушных гостей не тронулся с места. По пути к двери им пришлось бы пройти мимо скорчившегося на стуле Рассела.
— Эрик, — попросил я, — покажи Расселу вид, пока все одеваются.
Все пришли в движение. Преподаватели сгрудились вокруг Жюля. Он кивал, выслушивая произнесенные вполголоса соболезнования. И то улыбался, то вновь заливался горячими слезами.
Результат в конечном счете определяется интенсивностью: в ту ночь соболезнующим потребовалось три минуты, чтобы понять: Жюль не нуждается в их помощи. Через пять минут они уже толпились в дверях. Эрик с Хейли стояли рядом с Расселом, который уткнулся лбом в прохладное стекло. Если гостей беспокоил Зейн, подгонявший их, как ковбой норовистое стадо, то они были слишком сообразительны или напуганы, чтобы жаловаться. Дверь квартиры захлопнулась за смятенной толпой.
Доктор Йэрроу Кларк сказала:
— Я не оставлю Жюля одного.
— Вы имеете в виду, с нами, — уточнил я, поворачиваясь в ту сторону, где происходила наша борьба за сумочку.
— Я имею в виду — никогда. — Она накрыла своей рукой руку Жюля.
— Вы двое стойте — и ни с места.
Я подошел к своим друзьям.
— Рассел, — сказал я человеку, приложившему лоб к ночному зеркалу; только стекло отделяло его от долгого падения, — с тобой все в порядке?
— Я вижу свое отражение, — пробормотал он.
— Ну и как вид?
— Потрепанный.
— У нас сейчас нет на это времени. Соберись.
— Ладно, — согласился Рассел, но не тронулся с места.
— Кто вы? — спросила доктор Йэрроу, яростно сверкнув глазами.
Жюль легонько хлопнул ее по руке.
— Не волнуйся, Йэрроу. Я знаю, кто они.
— Конечно, — кивнул я, готовясь соврать, чтобы поддержать в ней иллюзии, служившие нам прикрытием.
— Вы пациенты моего сына.
— Что ж, формально…
Доктор Кларк прильнула к нашему улыбающемуся хозяину:
— Если кто-то из них — пациенты Леона…