– Тришка, проверь!
Холоп подступил, охлопал пленника и вскоре показал Басарге еще один, узкий и длинный, как шило, нож.
– Вот теперь лечи, – разрешил опричник.
Боярин Леонтьев бросил щит с засевшим в нем топором, отобрал у холопа целый, быстро обогнул камышовые заросли – но его побратимам помощи не требовалось, справились.
Поморов в засаде сидело осьмнадцать человек, еще трое ждали в лесу с лошадьми и санями. Бояре взяли всех, кроме коноводов, успевших прыгнуть в седла. Кого оглушили, нескольких ранили, иные сдались сами, поняв, что топором и ножом одетых в доспехи опытных воинов не одолеть. Кабы гарпуны в цель попали… Но не вышло, щиты помешали.
– Теперь и в Умбу не надобно, – решил подьячий, брякая оборванными пластинами доспеха, и приказал холопам: – На сани татей кидайте и в Кемь везите. Теперь сыск не то что сдвинется, птицей полетит…
Учитывая прежний опыт, опричники первыми подвесили на дыбу не упрямых мужиков, не привыкших к лишениям груманов или покрытых шрамами охотников, а поморов помоложе. Тех, что считали разбой за игру, а про войны знавших лишь из лопарских сказок. И начался спрос не с двинского разбоя, а с засады, устроенной против царских слуг, – отрицать которую взятым на месте татям смысла не имело. А когда бедолаги разговорились – уже и на прежние душегубства разговор перешел.
Вскоре допросные листы стали заполняться – а вслед за ними заполняться застенки, под которые воеводе пришлось отвести еще два амбара.
Перед Рождеством собачьи упряжки снова въехали на лед Варзуги, промчались до деревни, легко вознеслись на берег, остановились перед храмом, сзывающим мерным звоном на службу. Опричники, сверкая бронями, поднялись на крыльцо, скинули шлемы и вошли внутрь, остановившись у дверей. Перекрестились на иконостас. Басарга принюхался к сладкому ладанному дыму, посматривая по сторонам.
Могучего Потапа Рябуна найти было нетрудно: на голову над всеми остальными возвышался. Подьячий поманил его пальцем. Тот несколько раз осенил себя знамением, отвесил алтарю низкий поклон, подошел:
– За мной?
– Ты знаешь, нет, – с усмешкой покачал головой Басарга. – На тебя разбойники выловленные не указывают. Видать, и вправду чист…
В церкви наступила звенящая тишина. Прихожане внимательно прислушивались к разговору.
– Однако же сыск проведенный показал, что в нападении на слуг царских еще трое татей замешаны. Малые Зимник, Неждан и Трошка из Варзуги в схроне лошадей удерживали, пока разбойники старшие на убийство отправились. От места нападения они скрылись, однако же имена их известны, и ныне к допросу их призвать надобно, а опосля и к наказанию.
Среди прихожан кто-то охнул, метнулся к выходу – и отпрянул, ударившись в закрывающих собой двери опричников.
– Ты, Потап, местный, здешних жителей знаешь. Вот и укажи, где сии недоросли прячутся. На дыбе их место да на виселице. Сам понимаешь, как за дела кровавые платить надобно. А ты живи вольно и счастливо. Супротив тебя никаких показаний нет.
– А коли не укажу? – пересохшим голосом ответил мужик.
– Ничто, – пожал плечами Басарга. – Сами найдем. Дело привычное. Живи, детям радуйся. Совесть твоя чиста, ты оправдался. До тебя сыску дела нет.
– Молчи-и!!! Потапушка! Милый, родненький, нет! – Жена рыбника раньше всех поняла, чем кончится этот разговор, побежала к мужу, сорвав с головы цветастый платок. – Как мы без тебя?!
– Коли покаюсь… Детей-то помилуешь?
– Покаешься и как на духу обо всем расскажешь, – потребовал подьячий. – Во всех подробностях. Кто зачинщик, кто грабил, кто колол и резал, куда добро спрятали? Все!
Женщина с разбегу врезалась в мужа, обхватила руками за шею, дотянулась губами до щеки, но разбойник даже не покачнулся, он повернулся к варзужцам, собравшимся в церкви, и низко им поклонился:
– Простите, люди-то добрые, коли обидел кого али обижу. Виноват. Грешен. Ужо-то не исправить.
– Иди, собирайся, – похлопал его по плечу Басарга. – Собаки ждут.
Впрочем, с таким же успехом можно было приказать Потапу приехать в Кемь и явиться в пыточную. Куда бы он теперь делся? Рыбарь и ехал несвязанным, и в допросную избу пришел сам, и сам разделся, присев голым на скамью в ожидании того, пока подьячий разложит свои бумаги и письменные принадлежности.
– Откуда ты проведал-то, кто средь поморцев на разбой пошел, боярин? – неожиданно спросил рыбак. – Ты же с Москвы-то, никого здесь не знаешь!
– Это просто, – ответил Басарга. – Так просто, что и сказывать не стану. Лучше провидцем считай.
– Стало быть, ловушкой-то обещание твое было? – кивнул Потап. – Я сразу догадался. И не сказал бы никому, да баба-то разболтала. Упредить хотела, позаботилась… Они же, дураки, испугались-то, решили голову твою, больно умную, снести. Насилу сына дома удержал. Он ведь тоже-то рвался.
– На воре шапка горит, – ответил опричник. – Достаточно крикнуть погромче, сами себя и выдаете.
– Обманом, стало быть, детей под дыбу-то да на виселицу заманиваешь? А опосля ими прикрываешься? И как тебе спится, боярин-то, после хитростей таких? Совесть черная-то не душит?
– Моя совесть о четырех убиенных, что на Терском берегу лежать остались, в ухо шепчет, – спокойно ответил подьячий. – Коли не так что сделал, они меня у Всевышнего отмолят. Так что давай, сказывай. Пора с делом сим заканчивать.
Потап перекрестился, вышел на середину пыточной, свел руки за спиной, подставляя их под веревку дыбы.
– Ты чего там мнешься? – удивился Басарга.
– Спроса жду, боярин. Кат-то где?
– На дыбе не твое место, Потап, а мальцов, каковые под кнут пойдут, коли чего утаишь али обманешь. Для тебя же дыба баловство. Коли что, ими тебя пытать стану.
– Подлая-то у тебя все же душа, боярин, – скрипнул зубами вожак разбойников. – Ох, подлая да лживая-то.
– О своей подумай, – ответил опричник, макая перо в чернильницу. – Сказывай, как о душегубстве сговаривались. Чей умысел? Твой али самого совратили?
Допрос длился до утра, однако же мучился подьячий Леонтьев не зря. Сыск был окончен. Теперь он знал все до мелочей.
Самолично отведя разбойника в амбар и затворив за ним засов, Басарга поднялся в свою светелку, стал раздеваться, отчаянно зевая. В глубине комнаты послышался шорох. Боярин тут же метнулся в сторону – на случай, если что-нибудь кинут, – на ходу сцапал с сундука пояс, выдернул саблю, развернулся, вскинув клинок:
– Кто тут?!
– Это я, Светлана. – Наступивший за окном рассвет высветил в изголовье постели девушку лет пятнадцати в платке и нарядном вышитом сарафане. – Исидора-то Кандина дочка.
Она облизнулась и внезапно стала торопливо раздеваться: скинула платок, сдернула сарафан, развязала пояс и спустила юбку, уронила на пол рубаху, в считаные мгновения оставшись совершенно обнаженной. Выпрямилась, опустив руки вдоль тела и развернув плечи.