Выбив ботинком остатки лобового стекла, я выбрался на парковку Крольчихи Рамоны. За мной повыползли остальные. Все, кроме Терри. Я позвал его. Ответа не последовало. Я полез назад в «винни».
«Винни» лежал на боку, и Терри приходился как раз на покореженное окно. Лицо его было усеяно мелкими осколками стекла и залито кровью. Руками Терри вцепился в рубашку, словно пытался сорвать ее и сделать вдох.
Нас, копов, учат оказывать первую медицинскую помощь. После 11 сентября занятия стали проводить чаще, и требования к нам повысились. Я лично чуть выше скаута-орла и нескольких уровней не дотягиваю до младшего медбрата. Хорошая новость: моих познаний достаточно, чтобы поставить диагноз. Плохая новость: моих познаний достаточно, чтобы поставить худший диагноз из всех возможных при заданных симптомах.
В данном случае худшим диагнозом являлся пневмоторакс. Проще говоря, разрыв легкого.
– Терри, тебя в грудь ранило? – спросил я, унимая дрожь в голосе.
Он пробормотал нечто утвердительное. Черт, черт, черт! Я знаю, что с ним, а помочь не могу. Мое собственное дыхание стало громким, как шум кузнечных мехов. В голове уже оформился самый кошмарный сценарий: у Терри пробито легкое; воздух поступает в грудную полость и не находит выхода. Через несколько минут легкое просто лопнет, и Терри умрет. «Боже, ты ведь этого не допустишь. У него трое детей. Он нам нужен».
Я приложился ухом к груди Терри, но ничего не услышал. Я разорвал на нем рубашку и прижался ухом плотнее еще раз.
– Уйди… противный, – простонал Терри. Дыхание было частое и поверхностное.
– Слушай, если ты вообще собираешься завязывать со своей привычкой прикалываться в тему и не в тему, сейчас самое время! – рявкнул я. – Дыши давай, мать твою!
Звуки, вырывавшиеся из груди Терри, были еле уловимы, но однозначно относились именно к дыханию. Он дышал с трудом, но я прямо видел, как легкие его расширяются и сжимаются.
– Сядь, – велел я. – Так тебе будет удобнее.
Терри уселся, прислонившись к потолку, ставшему стеной. Я выглянул в проем от лобового стекла. Фэбээровцы начинали приходить в себя. Некоторые даже поднялись на ноги. Гэрет Черч, кривясь от боли, держался за правое плечо.
В четырнадцатом ряду, на девятом месте, в небо поднимался столб черного дыма. У Айка Роуза над левым глазом сильно кровоточила рана. Отирая кровь, управляющий наблюдал за стодолларовыми купюрами – словно огненные бабочки, они порхали над дымовым столбом, за считанные секунды чернели, оставив алую окантовку только на крыльях, наконец рассыпались и уже в виде пепла уносились вместе с ветром. Невдалеке слышался вой сирен – к месту происшествия спешили пожарная и «скорая».
И тут у меня зазвонил мобильник.
На всем свете в данный момент не было человека, с которым мне хотелось бы говорить по телефону. Однако ни угрозу моему родному брату, ни рак крови у мальчика Хьюго никто не отменял. Опять же губернатор Калифорнии мог вспомнить о деле «Ламаар» и решить, что давненько не колупал двух нерадивых копов. Ну и фиг бы с ними со всеми. Раздался второй звонок. Потом третий.
– У меня… голова болит… – простонал Терри. – Ответь, мать твою…
Я нажал «ОК» и сказал «алло».
– Детектив Ломакс? – В трубке звучал мужской голос, однако я его не узнавал.
– Да, это я. – Пожарная открыла по горящему «форду» пальбу из огнетушителей.
– Кажется, я не вовремя, – произнесли в трубку. – Это Дэнни Иг, из Вудстока. У вас есть минутка?
Три апостола Дина Ламаара замерли, впитывая тишину. Как только Клаус Лебрехт взорвал бомбу, всякая связь с «фордом» прекратилась – отключился микрофон, погасла видеокамера. Разговор с Айком Роузом был окончен.
– Джентльмены, – хихикнул Лебрехт, – кажется, нас разъединили.
– Как думаешь, он мертв? – спросил Кевин Кеннеди.
– Не знаю, – отвечал Лебрехт. – Я пытался подманить его поближе к «форду». Если бы один из копов не сообразил, что мы задумали, и не поднял тревогу, все получилось бы в лучшем виде. Я сразу нажал кнопку, да, видно, реле тормознуло. Даже если Роуз и жив, наверняка он теперь больше смахивает на дуршлаг. Чего-чего, а шрапнели в воздух взлетело немало.
– Денег тоже, – процедил Кеннеди и добавил: – Будь они прокляты.
Лебрехт взял хрустальный графин марки «Баккара» и налил себе вина.
– Alea iacta est, – провозгласил он, поднимая бокал.
Его друзья в переводе не нуждались. Они неоднократно слышали от Лебрехта эту фразу. Именно с такими словами обратился к своим солдатам Юлий Цезарь, когда перешел Рубикон. Именно с них началась славная кампания, в результате которой был завоеван Рим.
Alea iacta est. Жребий брошен.
– Я думал, мы бросили жребий, когда придушили паршивца Элкинса, – заметил Кеннеди, жестом отказавшись от вина и налив себе еще водки. – С другой стороны, если учесть, что мы минуту назад буквально выбросили на ветер полмиллиарда долларов… Нет, я понимаю, эффект был ого-го, только не говорите моей жене, что я отказался от кругленькой суммы ради показухи, а то она меня кастрирует.
– Твоя стерва жена переживет тебя лет на пятьдесят, причем наследство твое даже она не сможет растратить – еще кобелю какому-нибудь тысяч несколько завещает, – сказал Лебрехт. – А мне, знаете, ничуть не жаль этих грязных миллионов. Единственное, о чем я жалею, – что в моем погребке осталась всего одна бутылка «Грюо Лароз» урожая пятьдесят девятого года.
И Лебрехт налил вина Митчу Барберу.
– Хорошо, давайте займемся третьим актом. Что мы имеем? Мы имеем Софокла в Нью-Йорке, Йетса в Далласе и Сервантеса в Лос-Анджелесе. Они ждут приказа о выступлении.
Барбер пригубил вина и, прежде чем проглотить, подержал во рту. «До чего я докатился», – подумал он. Барбер всю жизнь был сценаристом; вместе с великим Дином Ламааром они сняли не одну сотню фильмов. А теперь он пишет ультиматумы с требованием выкупа.
Диагноз Кеннеди давно не вызывал сомнений – алкоголик, как есть алкоголик. Диагноз Барбера звучал несколько иначе – трудоголик. Даже Ламаар не мог с ним тягаться – Барбер умудрялся уходить со студии позже босса. Отчасти трудоголизм объяснялся желанием преуспеть, но прежде всего Барбер хотел произвести впечатление на босса, а главное, находиться в зоне досягаемости хозяйской руки.
Бог на небе, Дини на земле – так считал Барбер. «Если мне не суждено самому стать Богом, – повторял он своему психоаналитику, – я хочу по крайней мере занимать в нашей команде второе место. Статус Сына Божьего вполне подойдет».
– Митч, ау! – возвысил голос Лебрехт. – Ты что, меня не слушал? Я говорю, они ждут приказа о выступлении.
«Приказа о выступлении? При чем здесь приказ о выступлении? Они ждут приказа убивать». Барбер сделал еще глоток и произнес: