А теперь БЕЛАЯ-047 осталась наедине со своей болью. Шанти поймал себя на мысли о том, что примерно так же вела себя Майя, что в этих муках у человека и животного много общего. БЕЛАЯ-047 обливалась потом, часто и тяжело дышала, перемежая дыхание длинными и злыми вздохами, которые у Майи были криками боли и раздражения. Он был рад тому, что не слышит этих звуков, но по выражению лица коровы мог догадаться, что она сейчас испытывает. Он ничем не мог помочь этому мучающемуся созданию, которое корчилось в отелочном загоне. При неудачном исходе родов ей была уготована смерть. Содержание скота было безотходным производством; когда животные умирали, их мясо начинало приносить прибыль.
Скотники, окружившие загон БЕЛОЙ-047, убедились в том, что рожать ей еще долго, и отправились к другим загонам, чтобы проверить других коров. Шанти остался. Когда скотники скрылись из виду, он постучал пальцами по решетке стойла. БЕЛАЯ-047 тут же подняла голову и посмотрела на него широко открытыми и удивленными глазами. Очередной приступ боли пронзил ее тело. Она зажмурилась.
Шанти ухватился за нижнюю перекладину и присел на корточки. Когда схватка прошла и БЕЛАЯ-047 открыла глаза, он снова постучал пальцами по решетке, чтобы привлечь внимание коровы. После чего огляделся по сторонам, проверяя, не вернулись ли скотники. Поблизости никого не было.
— Делай вот так, — сказал он и, сидя на корточках, стал слегка раскачиваться взад-вперед, потом поднялся и отошел от решетки. — Поняла?
Еще одна схватка скрутила ее в немом страдании. Дождавшись, когда боль утихнет, корова перекатилась на колени и поползла к решетке. БЕЛАЯ-047 схватилась за прутья и попыталась встать. Шанти видел, что это дается ей с великим трудом. Она уже не могла стоять прямо. Обхватив нижнюю перекладину, она опустилась на корточки, как только что показывал он, и издала хриплый звук облегчения. Между ее ног раскрылась воспаленная вульва. И уже через мгновение показалась голова теленка.
Шанти удовлетворенно кивнул. БЕЛАЯ-047 рожала; теперь ей было не до него. Он зашагал по усыпанному песком проходу между рядами отелочных загонов к выходу из коровника. Уже на пороге он услышал тот единственный крик Избранных, который когда-либо слышали рабочие завода, — крик новорожденного теленка. Скотники уже возвращались к загону БЕЛОЙ-047, чтобы утихомирить ее дитя до конца его жизни. Шанти стало интересно, девочку или мальчика родила корова.
Без десяти пять утра Гревил Снайп, в накрахмаленном белом халате, стоял у служебного входа в доильный зал, ожидая своих четырех дояров — Гаррисона, Мейдвелла, Роуча и Парфитта. Судя по тому, что они никогда не приходили раньше положенного времени и испарялись тотчас, как заканчивалась смена, работу свою они ненавидели. Они старались проводить в доильном зале как можно меньше времени и выполняли только самый необходимый минимум требований, которые он предъявлял к подчиненным.
Снайп постучал по циферблату своих часов, как будто это могло ускорить появление бригады. Заводские автобусы доставляли утреннюю смену заблаговременно, но он знал, что его ребята наверняка стоят у ворот, курят и гогочут с приятелями из других цехов. Может, и над ним смеются. Он почти не сомневался в том, что они подшучивают над ним у него за спиной, но что он мог поделать?
Молодежь и большинство чернорабочих были ленивы. Снайп знал об этом задолго до того, как его назначили смотрителем доильного зала. Со временем он настолько поднял планку требований к своим работникам, что переплюнул в этом администрацию. Зато теперь, даже если кто-то из дояров и не дотягивал до его стандарта, он знал, что этого достаточно для того, чтобы при любой общезаводской инспекции у проверяющих не нашлось замечаний. Но все равно муштровал подчиненных, выговаривая за опоздания, иногда угрожая увольнением. Может, они ненавидели доильный зал, но нигде в городе не найти им было другой, столь хорошо оплачиваемой работы, и они все об этом знали.
Он не считал себя строгим начальником. Ему самому, еще в бытность простым рабочим, попадались куда более суровые бригадиры. Его грела мысль о том, что он все-таки запомнится не угрозами и бранью, а тем, что пытался привить рабочим чувство гордости за свой труд. Когда дояры хорошо справлялись с работой, хотя, стоило признать, случалось это крайне редко, он выдавал им премии молоком, йогуртом, сливочным маслом или сыром — продуктами, за которые, он знал, их расцелуют домашние.
Еще не рассвело, и во дворе горели газовые фонари. Они освещали грязную территорию завода с выгонами для скота, коровниками, амбарами, уборными, скотобойней и молочной фермой. Он смотрел, как мотыльки бесцельно кружат вокруг горячих желтых ламп, бьются в них, думая, что свет — это путь к свободе, даже не догадываясь о том, что они и так свободны. Так же как и Избранные, насекомые обладали врожденной тупостью. И тем не менее Снайпу вдруг стало грустно от тщетности их усилий. Когда их крылья обгорали настолько, что становились бесполезными, мотыльки падали в грязную жижу и умирали, совершая бессмысленное самоубийство.
Послышались приближающиеся шаги. Снайп снова посмотрел на часы. Три минуты до начала смены. Это уже было слишком — дояры явно не успевали переодеться и явиться на дойку к пяти утра.
— Давайте быстрее, лодыри чертовы! — закричал он. — Не испытывайте мое терпение. — Дояры проскочили мимо него к турникету, отметили явку и поспешили в раздевалку, раскрасневшиеся то ли от смеха, то ли от паники. — Если кто из вас хоть на секунду опоздает, срежу по полчаса из зарплаты. Запомните, мы — команда. Мы не подводим своих товарищей.
За минуту до начала смены дояры выбежали в доильный зал, к стойлам, на бегу застегивая свои засаленные халаты.
— И не забудьте отдать в стирку свою рабочую одежду!
Ангар был достаточно просторным, чтобы вместить и маленький грузовик, и полки с инструментами, и контейнеры, но вот уже много лет он пустовал. Построенный из бетонных блоков, он был глухим, без окон. Деревянные двери, окрашенные в тоскливый зеленый цвет, на стыке с бетонным полом отсырели и потрескались. Ледяные сквозняки и сырость чувствовали себя здесь как дома, и даже летом, когда на улице было тепло, в ангаре стояла темная декабрьская стужа. Прямо с порога пробирала дрожь.
Соседние боксы служили временным пристанищем для бродяг и убогих. Ночевать здесь было слишком опасно, и постояльцы лишь справляли нужду и шагали дальше, стараясь успеть до наступления сумерек. Именно сюда бандиты приводили своих пленных врагов и долгими ночами забавлялись пытками. Место было уединенное, затерянное в недрах Заброшенного квартала, и до ближайших жилых домов было достаточно далеко, чтобы кто-то мог услышать крики. Как и звуки резаков, кромсающих кости и живую плоть.
Света в ангаре не было, и Джон Коллинз наведывался сюда только по ночам. Рискуя вступить в экскременты, он все-таки сумел найти в этой грязи островок, где можно было расположиться. Свечи он принес с собой, поставил их в дальнем углу, там же нашелся высокий стул без спинки, который стал его трибуной. Несмотря на холод и опасность, тесноту и темень, люди приходили, чтобы послушать его.