На стенах не висело ничего, кроме одной единственной рамы три фута в ширину, два в высоту. Рама обрамляла надпись: «Стена существует по-настоящему», выполненная в стиле граффити. От внимательного взгляда не могло укрыться, что стенка под надписью покрашена позже, чем вся остальная стена, а если бы вы присмотрелись ещё внимательнее, вы бы заметили, что эта надпись была сделана поверх другой, но что за надпись здесь была раньше, человеку, не искушённому в искусстве граффити, понять было невозможно.
Но если вы замечали такую мелочь, у вас немедленно возникал вопрос, почему Хаджопян не велел перекрасить при ремонте всю стену, и вы начинали подозревать, что это было сделано специально, потому что если бы Хаджопян хотел, чтобы была перекрашена вся стена, это было бы сделано непременно.
Только три человека заметили, что надпись была двойной. Сначала они попытались сами понять, что это должно означать, а потом спросили у хозяина. «Аааум», — ответил он первому спросившему, сопроводив своё «аааум» любезной улыбкой, потому что первым спросившим была молодая и очень гламурная барышня из лос-анджелесского института Калифорнии, к сожалению, она так ничего и не поняла. Второму он ответил: «Да, перемены просто!» Если представить, что предложение — это холм, то существительное будет стоять как раз на вершине, если посмотреть на этот холм издали. Но третьему, обычному журналисту, который печатал свои статьи то в «Харпере», то в ежемесячнике «Атлантика», то в электронных изданиях, Хаджопян всё-таки пояснил: «Хочу, чтобы все наглядно представляли, что я делаю».
Журналист понимающе протянул «Аааум», но Хаджопян так и не понял, то ли это была просто дань вежливости, то ли журналист был прекрасно знаком с дзен-буддизмом, в котором этот звук означал: «Врёшь ты всё, ублюдок мелкий». Но пусть он и не решил, как понимать реакцию журналиста, она его изрядно развеселила, и он захохотал. Журналист присоединился к нему и, захлебываясь смехом, сказал: «Вот оно где, настоящее-то!»
Хаджопян захлопал в ладоши и объявил: «Да! Именно это там раньше и было написано!»
Тут журналист внезапно стал очень серьёзным и открыл блокнот, было очевидно, что он собирается включить этот эпизод в свою статью. «И только?» — спросил он, подозревая, что раньше существовали и другие надписи.
— Мы выиграем эти выборы, — ответил ему на это Хаджопян.
Эти же самые слова Хаджопян произнёс и после четверговых дебатов. Пятнадцать журналистов толпились у него в кабинете, среди них было два фотографа, которые договорились обменяться полученными фотографиями, и ни одного оператора.
— Мы выиграем эти выборы.
Первый раз журналисты не старались всеми возможными способами дать ему понять, что третьего ноября они готовятся найти его мёртвым подле умершего от жажды верблюда, они активно жестикулировали, болтали и всеми правдами и неправдами старались привлечь его внимание.
«Вы это заранее планировали?», «Вы рассчитывали, что это работает?», «Вы не боитесь ответного удара?», «По данным последнего опроса у Мёрфи сорок четыре балла, у Скотта сорок три, разрыв очень маленький, вы сможете удержать лидерство?», «Вы сможете продержаться?», «Не определились в своих симпатиях 13 % выборщиков, это много. Эти люди могут избрать и ту, и другую сторону. Что вы можете об этом сказать?», «Что вы планируете предпринять, чтобы получить голоса колеблющихся?», «Кто эти люди, которые до сих пор не определились в своих симпатиях?», «Как, по вашему мнению, может ответить на ваш ход Скотт?»
И каждый из спрашивающих был уверен, что именно его вопрос важен, именно он достоин ответа.
— Если вы сию же минуту не прекратите говорить одновременно, я вообще ничего вам не скажу.
Конечно, эти слова не оказали на них никакого воздействия. Как же можно позволить кому-то, чтобы ответили на его вопрос, а не на твой? Уступить дорогу другому, чтобы он стал известней, чем ты?
Хаджопян вылез из-за стола, и уселся в углу, лицом к стене. Сидеть, подогнув под себя ноги, он не любил, он всё-таки был не таким спортивным. Он ушёл в себя и перестал слышать их вопли: «Зачем вы это делаете? Что он делает? Зачем это, спрашивается? Чёрт подери, я думала, что пришла на пресс-конференцию. Надо написать про это историйку». Хаджопян думал: «Ничего, пусть привыкают. Давайте же, назовите моё поведение «да это же типично в стиле Хаджопяна», или просто «хаджопянство».
— Значит так, — объявил он, — сейчас мы сделаем вот что. Я буду просто говорить, а вы слушать и потом цитировать мои слова, только без искажения смысла, пожалуйста. Если что-то будет не ясно, спрашивайте. Только так у нас с вами выйдет что-нибудь дельное. Если кто-то торопится или опаздывает, отправляйтесь на официальную пресс-конференцию Энн, там вы найдёте себе достойных соперников в словесной пикировке.
Хаджопян без запинки перечислил имена всех главных лиц предвыборной компании, назвав пресс-секретаря, людей, отвечающих за Восточное и Западное побережья, человека, отвечающего за проведение кампании в целом и ещё пять-шесть имён.
— В наши дни побеждает тот, кто выигрышнее смотрится по телевизору. Многие со мной не согласятся, даже решат, что это совершенно не так. Так. Проблема в том, что у нас слишком много информации, слишком много новостей. Люди прекрасно понимают, что политики далеко не всегда делают то, что говорят. Врать в политике — самое милое дело.
Газ Скотт позиционировал себя как человека, выступающего за развитие образовательной системы, и он продолжает позиционировать себя так при том, что он сокращает субсидии на образование. Он называет себя «консерватором», мне нравится слово «консерватор», но в данном случаем мы имеем дело не с консерватизмом, а с ярым антиконсерватизмом, и за слова Скотта расплачиваться придётся нам: расплачиваться раком легких, потому что он загрязнил воздух, расплачиваться глобальным потеплением, повышением уровня воды в океанах, свалками ядерных отходов и чёрт знает чем ещё. И вы прекрасно об этом знаете и даже иногда об этом говорите, хотя… — Кельвин вопросительно пожал плечами, — кто знает, почему средства массовой информации вдруг решают осветить ту или иную проблему?
— Иногда политический курс надо менять, это ещё одна особенность политики. Рузвельт выступал за мир. Ему достался Пёрл-Харбор. Клинтон делал ставку на свои военные претензии, но в какой-то момент понял, что если он будет продолжать упорствовать, то потеряет вообще всё, и стал говорить вещи, совершенно обратные тому, что говорил раньше. Сейчас политика Скотта — хаос. Раньше он хотел, чтобы крупные СМИ скупили как можно больше мелких, потому что тогда они смогут диктовать свою точку зрения, сейчас он отказался от такой своей политики. И правильно сделал, я думаю. И выборщики со мной согласны.
— Выборщики прекрасно знают, что мы живём в настоящем, а настоящее каждый день приносит перемены.
— Ну и за кого они проголосуют?
— Нам нужен президент, который не боится нагрузок, не боится столкнуться с чем-то новым, президент, который сумеет справиться с хаосом. И именно в этом, в борьбе с хаосом и заключается его главная задача. И все последние тесты показывают, что именно этого и хочет народ от своего избранника, единодушно показывают, заметьте, будто кто-то им Оттуда нашептал. А может, просто Адам Смит махнул своей невидимой рукой? [15]