При звуке моего голоса Стефани вздрогнула, но сделала шаг — осторожно и напряженно, словно ступила на тонкий лед. Я предложил снять пальто, но она, похоже, не услышала. Обошла комнату, слегка помедлив сначала возле кухонного стола, потом у книжных полок, потом у окон и, наконец, возле софы. Села. Я тоже присел — у стола, закрыв ноутбук и блокнот.
Я знал, что Стефани снова работает специалистом по акциям в какой-то фирме в Нижнем Манхэттене и, судя по виду — черные туфли-лодочки, темные чулки, темная, в полоску, юбка, блузка цвета слоновой кости, — пришла ко мне прямо оттуда. Она сжала костлявые коленки и плотнее завернулась в пальто — как в кокон. Еще минуту посидела, поглядывая по сторонам, потом стиснула руки и наконец заговорила:
— Что ты с ним делаешь? — Голос был надломленный.
— Стефани, я не знаю…
— О, даже не пытайся врать! Не надо, Джон. Что ты с ним делаешь?
— Я ничего не де…
— Нет, делаешь! Иначе зачем он сюда ходит? Зачем он тебя навещает?
Я провел ладонью по лицу и вздохнул:
— По-моему, спрашивать об этом следует Дэвида.
Но она не желала слушать.
— Ты никогда меня не любил.
Боже.
— Неприязнь была по большей части взаимной, — ответил я.
Стефани отмахнулась от моих слов:
— И ты никогда ее не скрывал. В кои-то веки мне что-то от тебя понадобилось, а ты куражишься.
Я покачал головой:
— Не понимаю, о чем ты говоришь, Стефани. Я ни над кем не куражусь…
— Тогда, черт побери, отвечай на вопросы. Что ты с ним делаешь? Во что ты его втянул? — Ее голос напоминал лязг бьющегося стекла.
Я проглотил первые три крутившихся на языке ответа.
— Тебе надо поговорить с Дэвидом, — повторил я.
Стефани пропустила мои слова мимо ушей.
— Ты ведь уже не в первый раз позоришь семью? Но с Дэвидом этот номер не пройдет, так и знай.
У меня перехватило дыхание, и, по-моему, даже Стефани поняла, что перегнула палку.
— Тебе лучше уйти, — тихо сказал я.
Но она не ушла. Приблизилась к окну и замерла на том самом месте, где стоял Дэвид.
— Или ты хочешь сказать, что он обратился к тебе за помощью? Так? Допустим. Но какого рода эта помощь?
— Я говорю только, что тебе лучше уйти, — повторил я.
Стефани склонила голову, по спине пробежала дрожь. Я услышал всхлип. Черт. Через минуту она плотнее запахнула пальто, застегнула пуговицы, направилась к двери, но на пороге остановилась.
— Это ведь из-за той женщины и ее звонков?
Она не стала ждать ответа.
После трех миль трусцы я тяжело дышал и был хоть выжми, но голова больше не болела. Я дошлепал до своего кованого крыльца, с трудом поднялся по лестнице, ввалился в душ и долго стоял там, запрокинув голову и ловя горячие струи.
После ухода Стефани я позвонил Дэвиду, чтобы рассказать о ее визите и о поездке в Уилтон. До Уилтона мы так и не добрались: брата интересовала только Стефани.
— Что именно она знает? Откуда узнала? Эта ненормальная сука звонила ей? Повтори, что она говорила.
Когда все пошло по четвертому кругу, я перестал отвечать.
— Не желаю влезать в это дело, — сказал я. — Я не нанимался лгать твоей жене.
— Господи, да кто тебя просит лгать? Я лишь надеюсь на некоторую конфиденциальность.
— Придумывай что хочешь, а мне такие столкновения со Стефани не нужны.
— Кто ж знал, что ты такой чувствительный? — И Дэвид повесил трубку.
Я нащупал кран и включил отопление.
Через час после душа я ехал на поезде линии «Л» в Бруклин. Хотя люди, занимающиеся недвижимостью, все время передвигают границы, адрес, который дала мне Никки Кейд, относился скорее к Бушвику, чем к Уильямсбергу. От подземки предстояло шлепать и шлепать. Я вышел на остановке Монтроуз-авеню и, подгоняемый ветром, двинулся на юг по Бушвик-авеню. За несколько минут ультрамодные вегетарианские бистро, бутики и винные магазинчики сменились на автомастерские и заколоченные складские помещения. Наконец я добрался до нужной улицы.
Дом Холли Кейд был пятиэтажный, краснокирпичный. Крыльцо из серого камня и хрупкие с виду пожарные лестницы по бокам, стены исписаны граффити. Пахло горелой свалкой, и этот запах забивал даже гнилостную вонь в подъезде. На стене висел домофон с исковерканной решеткой динамика и стертыми пластмассовыми кнопками, рядом с которыми были написаны номера квартир. Возле номера 3Г на полоске изоленты зелеными чернилами значилась фамилия: Кейд.
Я нажал кнопку, подержал некоторое время и, не получив ответа, уже начал размышлять, что бы сделать с тяжелым замком на внутренней двери, но тут стайка девочек-подростков вывалилась из лифта и направилась по короткому коридору в мою сторону. Я не стал спрашивать, почему они не в школе, и девочки пролетели мимо, обдав меня запахами духов, лака для волос, жвачки и сигарет. Внутреннюю дверь они за собой не закрыли, и я поднялся на третий этаж.
На узкой темной лестнице пахло мочой, в коридоре на третьем этаже — тоже. Квартира 3Г была в конце коридора слева, по соседству с квартирой 3Ф и мусоропроводом. Железная дверь хранила следы черной краски. Я приложился к ней ухом и услышал шаги. Я громко постучал. Движение прекратилось, но никто не ответил. На третьей попытке за моей спиной раздался лязг засова и скрип петель. Повернувшись, я успел заметить, как захлопывается чуть приоткрывшаяся дверь квартиры 3Ф. Когда я снова повернулся к 3Г, дверь была открыта.
Стоявший на пороге мужчина казался примерно на дюйм выше меня и фунтов на сорок тяжелее, однако на теле его не было ни унции жира. Он шагнул в коридор, едва вписавшись в дверной проем. Закрыл за собой дверь, запер ее на ключ, а ключ убрал в карман серой парки.
— Чего тебе? — спросил он неожиданно приятным голосом. Он скрестил массивные руки на массивной груди, и рукава чуть не затрещали. Белокурые, стриженные ежиком волосы, большая квадратная голова, крепившаяся прямо к туловищу без всякой шеи. Лицо широкое, бледное и гладкое, мелкие черты будто собраны в кучку и забыты посередке. Рот — розовая загогулина под выщипом носа, брови едва намечены над голубенькими глазками, в которых не отражается ни любопытства, ни чего-либо другого. Руки походят на бифштексы со смазанными зелеными татуировками — не тюремные ли художества? Я решил, что мужчине не больше тридцати.
— Это твоя квартира? — спросил я.
— У меня ключи, — ответил Пупс. — Так чего тебя принесло?
— Я пришел поговорить с Холли.
— Ее нету, — громыхнул он. — Чего тебе от нее надо?
— А ты кто — муж? Приятель? Может быть, секретарь?
На плоских щеках появился румянец.