– Откуда в вас столько агрессии? – печально спросила француженка.
– Оттуда! – оповестила Светлана. – Всех не пересажаете! Как делали, что хотим, так и будем делать! Ясно? Так и напиши в своей вшивой газетенке!
Громко скрежетнул замок в двери, вошел невозмутимый полицейский.
– Несовершеннолетние есть?
– Есть! – обрадовалась Юлька.
– Я с ней, – тут же вступила я. – Я – сестра.
– Сейчас вы все напишете свои полные данные с указанием даты рождения и цели пребывания в Куршевеле. – Полисмен протянул несколько листков бумаги и ручки.
– Браслеты снимите! – потребовала моя коллега. – Как писать?
– Конечно, – согласился полицай. И тут же поочередно и быстро освободил наши конечности. – Мари Ланье, – обратился он к журналистке, – вы со мной.
Дамы растирали запястья, тихонько и беззлобно переругиваясь.
– Слушай, – вдруг дернула меня за локоть коллега. – Я поняла. Это – провокация.
– В смысле? – оторопела я.
– Бориски Березовского работа. Точно! Это он французов на наших натравил! Вот гад! Сидит там в своем Лондоне, козни изобретает! Ничего, выведем на чистую воду! Давай вместе эту тему зарядим. Ты у себя, я у себя. Залпом.
– Давай, – тускло согласилась я.
По чести говоря, я сильно сомневалась, что когда-нибудь войду в свою редакцию, включу свой компьютер, увижу в родной газете свое имя. События развивались так странно и так стремительно, что даже сама себя я не могла бы сейчас уверить в том, будто за этой дикой ночью непременно наступит утро.
Через несколько минут вошел тот же полицейский и вывел из камеры всех рокотовских фей и мою Юльку. Меня, кинувшуюся было следом, он вежливо остановил.
Пока племяшки не было, я передумала все. Я расчленила и препарировала всю свою беспутную и бездарную жизнь и поклялась себе, что если Юлька останется жива, то я. то мы.
Однако, что именно я должна была предпринять в случае благополучного исхода, не придумалось. Видно, ввиду тяжелого психического и морального состояния.
Племяшка вернулась первой. И – единственной. Она грустно села рядом со мной.
– Ну? – тревожно уставилась на нее я.
– Спрашивали, какие услуги сексуального характера я оказывала Рокотову.
– Что? – взвилась я.
– То! – всхлипнула Юлька. – Откуда, говорят, у вас двадцать тысяч евро? Я говорю – заработала. Как? Я рассказала.
– Что рассказала-то? – У меня перехватило дыхание.
– Правду.
– И что совсем голая была – тоже?
Племяшка понуро кивнула.
– Дура ты, Юлька! Теперь тебя точно как малолетнюю проститутку привлекут.
– И тебя.
– А меня-то за что? – онемела я.
– Они спросили, кто из взрослых сопровождал меня на увеселительные мероприятия и кто принимал деньги. Я сказала, что ты.
– Спасибо, родная, – искренне поблагодарила я. – Значит, я – твоя сутенерша.
– И они так сказали, – кивнула Юлька.
Объединенные общим горем, мы обнялись и захлюпали носами.
Из камеры поочередно вызывали соседок, кто-то возвращался обратно, кто-то нет. Мы не отслеживали. Мы просто ждали, когда нам объявят приговор. Дождались.
– Юлдуз Рашидова и Дарья Громова! – сурово провозгласил полицейский.
Мы встали. Посмотрели друг на друга. Обнялись. Поцеловались.
– Дашка, прости меня за все, – всхлипнула Юлька. – Вдруг больше не увидимся.
– И ты меня прости, если что, – сдержала рвущиеся из груди рыдания я.
Крепко взявшись за руки, мы вышли из камеры. Дверь за нами с лязгом захлопнулась, навсегда отделяя от милых соотечественниц, от родной речи, от прошлой жизни.
– Они? – вдруг по-русски спросил кто-то.
– Они! – услышали мы веселый голос. – Даша, Юлька, головы-то поднимите! Хватит реветь. Пошли!
В коридоре возле открытой двери стоял Макс. Локтем он прижимал к животу наши сумки, в одной руке держал бутыль с минералкой, на пальце второй висели, как на крючке, наши куртки.
– Ну? – протянул он нам одежду. – Все в порядке? Ну-ну, без слез! Пошли!
Точно понимая, что нас ведут или на расстрел, или на электрический стул, а Макс – наш палач, что, собственно, было совсем неудивительно, учитывая подлость и коварство этого человека, я, загораживая Юльку, покорно протянула кисти для наручников.
– Лови! – Макс сбросил мне куртки.
– Максик, – высунулась из-за моей широкой спины племяшка, – а куда нас?
– Как куда? Домой, баиньки!
Я не поверила. Кто нас отпустит? Этот гад мог придумать что угодно, объявиться где угодно и быть на самом деле кем угодно.
– Веди! – коротко приказала я, дав понять, что ни в какие переговоры мы вступать не станем. Юлька, увы, этой моей мысли прочесть не сумела.
– Максик, а ты за нами пришел, да? – залепетала она.
– Ну а за кем же еще?
– И тебе нас отдали?
– Так я поручился за вашу благонадежность перед французским правительством!
– И тебе поверили?
– Как видишь.
– Так мы свободны? – недоверчиво спросила я.
– Максик, миленький. – Юлька вырвалась из-за моей спины и, повиснув на шее довольного спасителя, стала безрассудно чмокать его куда придется.
– Дуся!
Никакой реакции.
Я силком оторвала от мужского тела распоясавшееся чадо и чмокнула Макса в щеку сама.
– Спасибо.
– Максик! – снова припала к нему Юлька.
– Так, девочки. – Спаситель, кажется, несколько смутился. – Мне надо тут еще всякие формальности оформить, а вы – в машину и в отель. Клод, – обернулся он к полицейскому в форме, – я сейчас вернусь.
Клод? И имя, и лицо показались мне смутно знакомыми.
Макс вытолкнул нас на улицу. Рядом с крыльцом стояла белая машина с черной крупной надписью «Рolice».
Мы застыли.
– Не бойтесь, – подтолкнул нас Макс и махнул рукой водителю. – «Le Lana».
Через несколько минут мы входили в отель. Сами. Одни. Без наручников и полицейского сопровождения. Я взглянула на роскошную лестницу и поняла: подняться пешком просто не смогу, не хватит сил. Ноги меня не слушались. Взглянув на Юльку, поняла, что ее состояние ничуть не лучше.
Роскошный бесшумный лифт, которым мы за неделю не воспользовались ни разу, предупредительно раздвинул двери, зазывая нас вовнутрь. Холеное розоватое дерево, перламутровые кнопки с обозначением этажей, ковер, зеркало.