Ник поднял руку.
— Да?
— Если разрешите спросить, мистер Стармен, почему вы сразу после войны не вернулись?
— Пока не стал забывчивым стариком, вы хотите сказать? В сорок шестом году меня арестовали бы, посадили в тюрьму, может быть, и расстреляли бы по приезде в Испанию. Если спросите, почему не вернулся в семьдесят пятом, после смерти Франко, это будет хороший вопрос. Факт тот, что не вернулся, и теперь мы сделаем то, что я оставил несделанным. — Он посмотрел на Ленни: — У вас наверняка есть вопросы, мистер Ноулс.
Ленни кивнул.
— Сколько там того самого золота?
— Если его не отыскали, в чем я сомневаюсь, сто ящиков минус то, что я с собой забрал. Оттуда те монеты, которые я вам дал. — Сидней взглянул на Ленни, облизнул губы. — Грубо говоря, семь тонн.
— А если оно исчезло? — спросил Ник.
— Если исчезло, тогда монеты, которые я вам дал, останутся единственным подтверждением правдивости моих слов.
Ник усмехнулся, вытащил из кармана руку и подбросил что-то, сверкнувшее на лету на солнце.
— Хорошо, что я свою с собой захватил, правда?
Сидней проследил за монетой, упавшей на подставленную ладонь Ника, и недоверие на его лице сменилось радостью.
— Отлично, мистер Крик! — Он покосился на Ленни. — И ваша монета при вас?
Ленни заколебался. Потом покачал головой:
— Дома оставил, для ребятишек. Знаете, на случай, вдруг не вернусь.
— Не имеет значения, — объявил Сидней. — Вклад Ника в дело позволит продержаться.
— Мне действительно сейчас неловко и стыдно, — пробормотал Ленни.
— Забудьте, — ответил Сидней.
— Ну, едем? — крикнул Ник.
Сидней посмотрел на часы.
— Поблизости только два места, где можно получить за монету приличные деньги: Сарагоса в двух часах езды к северу, Теруэль в трех часах к юго-востоку. Сегодня не поедем. Это означало бы вновь спать урывками в городе, а я этого просто не вынесу. Поэтому предлагаю остаться здесь на день. — Он встал, повернулся, оглядел долину. — Правда, красиво? Можно понять, почему люди гибли за эту страну.
— Нельзя, — возразил Ленни. — Отдохнуть, в отпуск приехать — да. Но не гибнуть насильственной смертью.
— Тут должны быть какие-то личные дивиденды, — согласился Ник. — Жизнь тогда была дешевой. Нынче слишком дорого рисковать собой за идеалы.
Сидней с тоской улыбнулся, медленно повторяя слова Ника и глядя на юг.
— Говорите, должны быть какие-то личные дивиденды? Знаете, вас заставили в это поверить люди, живущие в нашем мире.
— Но я в это верю, — заявил Ник.
— Цинично. Цинизм вашего поколения тормозит прогресс человечества.
— Начинается, — буркнул Ленни. — Снова вы его заводите.
— Возможно, вам стоит послушать, — оборвал его Сидней. — Вы оба выросли с верой, что не стоит ничего делать без ощутимой персональной пользы. И это не ваша вина. Две мировых войны и десять лет политики Тэтчер [39] внушили вам, что альтруизма не бывает, любые поступки диктуются алчностью, страхом и ненавистью, а циники знают — чтобы манипулировать обществом, заставлять его функционировать, надо стимулировать желания, порожденные этими чувствами.
Ленни испустил долгий вздох.
— После Тэтчер ничего не понял.
— Циники вам посоветуют не беспокоиться, мистер Ноулс. Скажут, такова человеческая природа, животный позыв к благоденствию, благополучию, и я с этим согласен. Но ведь в человеке есть нечто большее, правда? Слыша такой аргумент, я всякий раз хочу спросить: «А как же ребята из Интернациональных бригад?» — Сидней сел на валун, склонился к своим слушателям. — Вот что я вам скажу: циники мне предлагали кучу старого бреда — идеализм молодости, ложно понятое чувство долга, даже смехотворный последний шанс… Слышали, мистер Крик?
Ник покачал головой.
— Продолжайте.
— Говорят, будто молодые люди, выросшие после Первой мировой войны, чувствовали себя неадекватными, качественно неравными своим отцам. Многие исповедовали пацифизм, разумом отрицали войну, но в душе, как Сассун, понимали, что вряд ли можно протестовать против того, чего не знаешь. Никто реально не верил, будто Первая мировая положила конец всяким войнам, но все-таки возникало обманчивое ощущение, что так оно и есть. Сторонники последнего шанса доказывают, что многие молодые люди — идеалисты, пацифисты, коммунисты — отправлялись в Испанию ради интеллектуального приключения, надеясь на последний шанс удовлетворить свои врожденные воинские стремления. Некоторым удалось — юному Ромилли, Хемингуэю, попавшим в газетные заголовки на первых страницах, большинству нет. Моему старому другу Джо не удалось.
— Вам тоже, — заметил Ник.
Сидней обдумал замечание.
— Я был просто наемным стрелком, и не больше, но когда вспоминаю о тех, с кем был рядом в Хараме или в Альбасете… Кто-то сказал, что они стояли на поле боя, как дерево, не склонившееся под бомбежками. Мне нравится этот образ — «Сердцевина дуба» [40] и прочее. Они сюда прибыли, веря в свободу.
— Ну и что? — сказал Ленни. — Я сам верю в свободу. Никель наверняка верит. Только не обязательно идти за нее сражаться.
— И при всей своей вере Интернациональные бригады проиграли войну, — добавил Ник.
— Суть не в том! — вскричал Сидней. — Проиграли, выиграли — не важно. Важно, что они приехали сюда из Кардиффа, Дублина, Лондона, Глазго, зная, что дома не получат за это ни денег, ни славы, и все же держались за принцип. Почти все британцы слышали про Испанию, но газеты и кинохроника преподносили фальшивые байки, и мало кто сочувствовал республиканцам. Разумеется, положение дел изменилось, когда было уже слишком поздно. В сороковом году в Британии не осталось ни одного сторонника националистов, а бойцы Интернациональных бригад стали героями. — Он стряхнул землю с плоского камешка и ловко бросил в озеро, прыжками пустив по воде. — В Испании был последний великий крестовый поход. Простые люди всего мира в последний раз приняли личное решение бороться и погибнуть за идеалы в чужой стране.
— Успокойтесь, мистер С., — посоветовал Ленни. — Не будем сентиментальничать. Как насчет аль-Каэды? Или насчет арабов в Ираке? Разве они не смахивают на Интернациональные бригады?
— Это террористы, — фыркнул Сидней.
— Разве Франко вас не называл террористами? — вставил Ник.
— Наверняка мамаша не называет террористом юного Абдула, — добавил Ленни. — Наверняка говорит товаркам на базаре, что сыночек поехал в Ирак драться с американцами за свободу.