Харриет пошла следом за Либби. За кухонным столом сидела дородная пожилая негритянка с покрытыми старческими пятнами темными щеками и горько всхлипывала, прикрывая лицо руками. Одеон суетилась вокруг нее, наливая пахту в стакан со льдом.
— Это моя тетка, — объяснила она, не глядя Либби в глаза. — Она дюже расстроилась. Пусть посидит немного, да, мэм?
— Господи, что же у нее приключилось? Может, вызвать доктора?
— Нет, мэм. Она не ранена, только уж больно сильно напугали ее те белые мужчины, что стреляли там у ручья.
— Стреляли? Кто мог стрелять…
— Вот, тетушка, выпей пахты, — сказала Одеон, всовывая стакан в дрожащую черную руку.
— Может быть, немного мадеры? — предложила Либби. — У меня дома нет, но я сейчас сбегаю к Аделаиде…
— Ой не надо, не надо, — запричитала негритянка. — Я этого винища в рот не беру.
— Но…
— Не надо, мэм, ни за что. Никакого виски не надо.
— Да это же не…
— Мэм, она придет в себя через минуту. Вы сами-то не волнуйтесь, вот сядьте туточки на стульчик.
Либби тяжело опустилась на стул рядом с гостьей и принялась обмахивать раскрасневшееся лицо рукой.
— Может, вызвать полицию? — спросила она довольно испуганно и чуть не подскочила на стуле от пронзительного крика, которым было встречено это предложение.
— Ох, мэм, не надо, не надо полисии, не надо!
— Да почему же — не надо? — вскрикнула Либби, сама на грани истерики.
— Ох, мэм, боюся я ее, полисии…
— Она говорит, что эти Ратклиффы ненормальные опять балуются, — мрачно заявила Одеон. — Вышли из тюрьмы и теперь балуются…
— Ратклиффы? — спросила Харриет, и, несмотря на общую сумятицу, все три женщины внезапно замолчали и посмотрели на девочку, уж больно странным показался им ее голос.
— Ида, что ты можешь мне сказать о людях по фамилии Ратклифф? — спросила Харриет на следующий день.
— Ублюдки они, вот что я могу сказать, — ответила Ида, угрюмо выжимая воду из посудного полотенца.
Она шлепнула полотенцем о столешницу, расправила его и повесила на крючок. Харриет, уютно устроившись на подоконнике, наблюдала за ее широкой спиной. Ида протирала столешницу размашистыми круговыми движениями, слегка наклонив голову набок и что-то напевая себе под нос. Когда Ида впадала в такое мечтательно-летаргическое состояние, трогать ее было опасно. Харриет сколько раз слышала, как Ида рявкала на Шарлот и даже на Эдди, если кто-то из них начинал приставать к ней с пустячными расспросами в такие моменты. Однако иногда, особенно если Харриет нужно было расспросить Иду о чем-нибудь неприятном или запретном, она специально выжидала, когда Ида сядет лущить горох или сбивать белки для пудинга, а ее взгляд уплывет в страну грез. Тогда она отвечала как будто в трансе, со спокойным, почти пророческим выражением на темном, изрезанном морщинами лице.
Харриет поерзала на подоконнике, потом подтянула обе ноги и села, обхватив колени руками.
— А что еще ты знаешь? — спросила она, играя с пряжкой сандалии. — Про этих Ратклиффов?
— Нечего тут знать. Об такой падали нечего и рассуждать. Сама ты их видела тут на днях.
— Где это — тут? — спросила Харриет после неловкой паузы.
— Туточки, мэм. Вот прямо тута, под энтими окнами, тута они и стояли, — сказала Ида низким, певучим голосом, как будто говорила сама с собой. — А если бы во двор к вашей мамочке зашли бы старые грязные козлы и трясли бы бородами, так вы и их бы жалеть стали… Ой какие миленькие, ой-ой какие несчастненькие! Нате морковку, козлик, дай бородку поглажу… Тут бы и миловались с ними. Мистер Козлик, чтой-то вы какой-то грязный, уж дайте я вас помою да расчешу… А когда бы поглядели потом вокруг-то, — продолжала Ида все тем же певучим голосом, не давая изумленной Харриет вставить хоть слово, — так эти козлы у вас уже бы и жили, да вас бы самих и выселили. Они ж только и знают, что жрать да срать, а что не съедят, так то копытами по грязи размажут и снова орут: дай! дай! Но я тебе так скажу, — она обратила непроницаемые темные глаза на Харриет, — уже лучше с энтими козлами всю жизнь возиться, чем связаться с ублюдками Ратклиффами. Мерзкие, грязные…
— Но, Ида, те дети были не из Ратклиффов…
— Ох смотри, Харриет, — с обманчиво смиренным видом сказала Ида, — и матушка твоя что ни день все им дает, то одежку, то игрушки ваши, а не успеешь оглянуться, как они сами будут брать и разрешения не спросят. Придут да сами возьмут.
— Ида, то были не Ратклиффы, понимаешь? Это Одумы, те дети, что приходили к нам тогда.
— А в чем разница? Все одно — ублюдки. Да и что им прикажете делать? Когда мамаша да папаша и дня в жизни не работали и детишек учат, что плохого нет воровать да чужое брать, так что с детей возьмешь? Они плохого от хорошего отличить не смогут. Нет, у меня не так, — сказала Ида, истово сжимая тряпку. — Ежели у меня чего нет, дак я того и не хочу. Нет, мэм, не хочу. И так проживу.
— Ида, мне наплевать на Одумов…
— Так тебе и должно быть на них наплевать.
— Так и есть — на всех наплевать с высокой колокольни.
— Что ж, рада слышать.
— Я только хотела спросить, что ты знаешь об этих Ратклиффах. Что ты можешь мне…
— Ну а как тебе понравится то, что я сейчас расскажу? Что они бросали камни прямо в голову внучке моей сестры? А она шла в первый класс, малышка вот такая, — Ида показала где-то на полметра от пола. — Как насчет этого? Большие мужики бросали камни в маленького ребенка и орали на бедную девочку: «Черномазая обезьяна, убирайся к себе в джунгли!» Вот такие они и есть — ублюдки и отморозки, другого слова не найдешь.
Харриет, которой и так было ужасно неловко слушать Иду, от таких слов чуть не упала с подоконника. И она, и Хилли, и практически все другие белые дети как из богатых, так и из бедных семей посещали Александрийскую Академию. Даже самые бедные из бедняков старались наскрести денег, чтобы отправить своего ребенка в престижную частную школу, и чурались государственных. Конечно, в семье Харриет никто бы не потерпел, чтобы в любого ребенка кидались камнями, какого бы цвета он ни был («Хоть фиолетового!» — любила повторять Эдди), но все же, при всем внешнем отвращении к расизму, в школе, куда ходила Харриет, черных детей не было.
— А взрослые мужики, они еще и проповедниками заделались! — Теперь Ида говорила с возмущением. — Что они могут проповедать, скажи мне? Где в Библии написано: «Кидайся камнями в дитятю»? Хоть целый день ищи, не найдешь, потому как таких слов там нету.
— А полицию вызвали?
— Ха! Не смеши меня! Полицию!
— Их арестовали?
— Нет, мисс, и не подумали. Иногда полиция любит ублюдков побольше, чем честных горожан.