Коня назвали Хоуги, потому что он всегда казался грустным. Он стал первым подарком Ди мужу на день рождения. Тощий годовалый жеребенок, в котором одна Ди разглядела перспективу. Он был слишком худеньким, с длинными тонкими ножками. И ничто в нем не говорило о том, что из Хоуги вырастет отличный конь, который будет стоить больших денег.
Но Ди сказала, что у него есть душа. А Бо съязвил, что Хоуги больше на ламу похож, чем на лошадь. Мэри заметила, что он смотрит в глаза, как Хоуги Кармайкл [25] — немного печально. Так и стали называть жеребенка Хоуги. Когда он подрос, Шпандау сам объезжал и тренировал его. И даже сейчас Хоуги был слишком высок, слишком длинноног. И центр тяжести у него располагался слишком высоко для лошади, которая работает на ранчо. Но это ему не мешало. Все думали, что Хоуги сгодится только для верховых прогулок Шпандау. Но Дэвид нашел ему работу со стадом на соседнем пастбище. Хоуги был неповоротлив, и всадник сидел слишком высоко над землей, того и гляди рискуя упасть. Но конь оказался умен и каким-то образом предугадывал, что взбредет в голову той или иной корове, чем с лихвой компенсировал свои недостатки. А уж о резвости и говорить нечего! Когда Шпандау впервые привез его на родео, ковбои со смеху покатились и донимали Шпандау вопросами, разрешено ли верблюдам участвовать в соревнованиях с арканом. Когда же открыли стартовые ворота, все шутники умолкли. Хоуги ринулся вперед с такой скоростью, что чуть не задавил бычка, так что Шпандау осталось только бросить лассо. Хоуги замер как вкопанный и слегка потянул назад, чему его вовсе не учили. Бычок шлепнулся на спину, и Шпандау стреножил его. Когда он покидал арену, те же ковбои уже спрашивали, зачем этому коню понадобился Шпандау, когда он сам сделал всю работу, — разве только держать веревку.
Как только Дэвид вошел в конюшню, конь почуял его, узнал и приветственно зафыркал, перебирая ногами.
— Он скучал по тебе, — заметила Ди.
Шпандау погладил Хоуги по лбу и потрепал по шее.
— Надо было ему принести вкусненького.
— Если ты на нем покатаешься, он и так будет счастлив. С тех пор как ты уехал, он не ходил под седлом.
Они вывели лошадей на пастбище, и Шпандау закрыл ворота. Затем сели в седла и пустили лошадей медленным шагом по пастбищу, через вторые ворота и вверх по лесистому холму. Оба молчали. Тропа петляла по склону между деревьями и вскоре стала такой крутой, что лошади то и дело останавливались, если их не понукали. Через некоторое время деревья расступились, и они выехали на поляну. Далеко впереди виднелся океан и склон Вентуры. Утес, на котором они остановились, резко обрывался в долину с разбросанными там-сям фермами. У самого края утеса приткнулась грубо сколоченная скамейка. Шпандау и Ди спешились, привязали лошадей и подошли к скамейке. Ди присела, глядя на океан, и сделала глубокий вдох.
— Мама сказала тебе, что сегодня два года?
— Да.
— Он очень любил это место, — продолжила Ди. — Наше тайное место. Я сама сюда доски притащила, чтобы эту штуковину сколотить. Мы с ним вместе на нее целый день убили.
Шпандау коснулся грубой древесины.
— Ты что, нервничаешь? — спросила Ди.
— Да просто конец отпуска, — соврал Шпандау. — На работу выходить неохота.
— А мне казалось, ты любишь свою работу.
— Я такого никогда не говорил. Я хорош в своем деле — это да. Не думаю, что мне светит блестящее будущее в качестве ковбоя.
— Если будешь и дальше себе пальцы отрывать — то, конечно, не светит.
— Я не молодею.
— Ты вечно это твердишь. Сколько мы знакомы. Тебе тридцать восемь?
— Тридцать восемь, — повторил Шпандау. — Господи, а кажется, что все девяносто.
— Вот. Тут собака и зарыта. Да не чувствуй ты себя стариком, я вот не чувствую.
— Нет?
— Да нет, конечно. Наоборот, я чувствую себя молодой и резвой.
— Да уж, резвой, — не сдержался Шпандау, подумав о других мужчинах.
Ди различила в его тоне ревность. Ей не хотелось говорить об этом. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Она-то надеялась на спокойную прогулку верхом. Лучше бы в молчании. Просто провели бы время вместе — это ведь случается так редко.
— Что тебе мама сказала?
— Ничего. Сам догадался.
— Я собиралась тебе сказать.
— Ты не обязана отчитываться передо мной, — остановил ее Шпандау. — Мы больше не женаты. Ты вольна делать, что пожелаешь. И в этом нет ничего дурного.
— Ну… А у меня ощущение, что есть.
— Зря. Все логично. Или у тебя это ощущение возникло по другой причине.
— Нет. Оно у меня потому, что я по-прежнему чувствую себя твоей женой.
Этого она тоже говорить не хотела, хотя чувствовала именно так. Шпандау промолчал.
— Черт! — вырвалось у Ди.
— Ну чего ты от меня ждешь? Что мне сказать? Хочешь, чтобы я ревновал? Хорошо, ты своего добилась, я ревную. Да ты и так это знаешь. Зачем же заставлять меня произносить это вслух?
— Мы больше не женаты.
— Слушай, я с тобой спорить не собираюсь, — ответил Шпандау. — Хочешь, перестану сюда приезжать?
— Наверное, так будет правильнее, — согласилась она, хотя и не думала так. Просто разозлилась и хотела, чтобы он с ней поспорил.
— Ладно, — кивнул Шпандау.
— Хотя, конечно, несправедливо получается, — попыталась пойти на попятную Ди. — Я же знаю, что это место…
— Ничего. Так будет лучше всего. Нам нужно поставить точку, хватит уже запятых. Так, как сейчас, ни ты, ни я дальше жить не можем.
— А как же Хоуги? Что ты намерен…
— Я все устрою, — успокоил ее Шпандау. — Отвезу его к сестре во Флагстафф. Ему там будет хорошо.
— Извини.
Шпандау сжал пальцы на спинке скамейки. Щепочки необработанной древесины впились ему под ногти. Выступили капельки крови.
— Он хороший человек? — наконец выдавил из себя Дэвид.
— Кажется, да. Мы еще не настолько близко знакомы. Но он производит впечатление хорошего человека.
— Как его зовут?
— Чарли. Не знаю, почему, но его имя мне все время напоминает попугая. Он школьный психолог.
— С ковбоями больше не связываешься?
— Нет.
Повисла долгая пауза. Ди ударила себя по бедрам и вскочила.
— Ну что же. Все меняется.
— Да. И меня это бесит.
Она подошла к нему и обняла его. Он прижал ее к себе. Они стояли так слишком долго, делая вид, что это дружеское объятие. Потом Ди отстранилась и вытерла глаза. Они сели на лошадей и поехали назад.