Это на тебя так влияет само место. Спокойно.
Мы остановились перед дверью.
– Я буду здесь, снаружи, – сказал охранник. Он отодвинул задвижку окошка и заглянул внутрь, прежде чем провести пластиковой карточкой ключа по электронному замку. Дверь с шипением открылась.
Я вошел внутрь. Если бы не все остальное, это напоминало бы комнату в общежитии: встроенные шкафы, открытая ниша для одежды, длинный обеденный стол, служивший одновременно и письменным, стул около него, еще один стул в углу и диван-кровать со съемным матрасом. Вся мебель была сделана из мягкого пластика. Здесь был также книжный шкаф, аккуратный и полный книг. В нише находились умывальник, туалет и кабинка для душа. Зеркало в полный рост сделано из майлара, и отражение в нем было искажено, словно смотришься в поверхность ртути.
Джереми сидел на кровати с зеленой книгой в руках. Он был худощавым и привлекательным, с желто-голубыми глазами и шелковистыми белокурыми волосами; у него не было мощного отцовского сложения, зато он унаследовал его цвет глаз и волос. На Джереми был серый спортивный костюм, белые носки и больничные тапочки. Он взглянул на меня так, будто мы виделись каждый вечер. Я прислонился к стене и сложил руки на груди.
Он похлопал по книжке.
– Читал когда-нибудь Лукреция, Карсон?
– Думаю, что после второго курса нет.
– Какого такого второго курса? Опять шутишь. Вот одно из моих любимых высказываний: «Как дети дрожат и боятся всего в полной темноте, так и мы иногда при свете боимся того, чего следует бояться не больше, чем вещей, которые дети в темноте принимают за ужас, и воображаемое становится действительностью». – Он недоуменно наморщил лоб. – Но я спрошу иначе: кто должен бояться, когда дрожащие дети оказываются правы, Карсон?
Я посмотрел на часы.
– Я бы хотел уехать отсюда к…
Его голос упал на октаву.
– Кто должен бояться, Карсон, когда дрожащие дети оказываются правы?
– Джереми, у меня был очень длинный день.
– КТО ДОЛЖЕН БОЯТЬСЯ, КАРСОН? ЭТО ВЕДЬ НЕ ЧЕРЕПНО-МОЗГОВАЯ ХИРУРГИЯ!
Хотя он был взвинчен, я не смог сдержать злость в голосе.
– Родители, Джереми. Как тебе такое? Вопрос – ответ. Вызов – отклик. Звук – эхо. Ты доволен?
Он слегка наклонил голову, словно услышал вдалеке тихую музыку.
– С мамой все в порядке?
Я вздохнул. Все та же игра…
– Я спросил тебя, все ли в порядке с мамой. Она хорошо себя чувствует?
– Она умерла, Джереми. Она умерла три года назад.
Он удивленно поднял брови.
– Да? Жалко. Она сильно страдала, боли было много?
– Да, Джереми, боли было много.
Белая боль, черная боль… Боль, которая сожгла ее, превратив маленькие руки в неразгибающиеся шишки, и под белоснежным огнем которой она стала почти прозрачной. Она не прикасалась к таблеткам до самого конца, когда была уже не в состоянии терпеть и разрешила мне делать с ней все, что угодно. Ей необходимо было пройти через ад просто на случай, если рай все-таки существует.
– Достаточно боли на троих? – спросил он. – Я тебя, конечно, в этот список не включаю. Ты избежал пламени. О, возможно, тебе были причинены некоторые неудобства, ты стал немного невротичен, но душу твою это не сожгло. Ты был спасен от огня. Твоя душа обожглась, Карсон?
– Знаешь, Джереми, мы можем обсуждать эти вещи по почте. Вопрос: «Твоя душа обожглась?» Пожалуйста, обведи кружочком правильное: «да» или «нет».
– НЕ СМЕЙ НАСМЕХАТЬСЯ НАДО МНОЙ! ЭТО ТЫ НУЖДАЕШЬСЯ ВО МНЕ, А НЕ Я В ТЕБЕ! Я попробую еще разок: Твоя душа обожглась, Карсон?
Я выдвинул стул из-под стола и сел перед братом, глаза в глаза.
– Нет, Джереми, не обожглась.
– Как это необычно, учитывая, что огонь, похоже, был повсюду. Почему?
– Ты мне ответь, Джереми. Тебе, похоже, не о чем думать, кроме как об этом.
Джереми подскочил на кровати и завизжал:
– ПОТОМУ ЧТО Я УБИЛ ЭТОГО УБЛЮДКА, ПОЭТОМУ? Я привязал его ВОПЛЬ к ВОПЛЮ, и я сам ВОПИЛ, пока ВОПЛИ не полились по его ногам, как трубчатые черви и черный мед. Я подставил свое лицо под его капающий ВОПЛЬ, пока он еще был жив и мог это видеть. Вот почему твоя душа, брат, не превратилась в пепел. ЭТО Я СПАС ТЕБЯ!
Джереми вскочил с кровати и прошелся по комнате один раз, другой. Затем согнулся перед зеркалом в позе игрока с бейсбольной битой. Его искаженное отражение на пластике подмигнуло мне.
– Возможно, всего можно было бы избежать, если бы мой дорогой папочка играл со мной в бейсбол… вместо всего прочего. – Он понизил голос и в точности воспроизвел голос нашего отца: – Эй, сынок, как насчет того, чтобы пойти на улицу и немножко побросать наш старый мячик?
– Прекрати, Джереми.
– Нет, сынок, ты неправильно держишь биту, возьми-ка ее вот так.
– Прекрати.
– Черт побери, малыш, я сказал, держи ее вот так!
– Не надо. – Я поднялся.
– Держи ее, маленький придурок!
Я подскочил к нему.
– Джереми!
– Я покажу тебе, маленький придурок, я, блин, покажу тебе… я покажу тебе…я…
Я схватил его за грудки. Джереми откинул голову назад, и вопль из коридоров далекого прошлого пронзил сердце сегодняшнего дня. Моя мама поворачивается и говорит: Иди в постель, все скоро успокоится.
Окошко в двери распахнулось.
– Все в порядке? – спросил охранник. Пробежав глазами по комнате, он увидел спокойно улыбающегося Джереми и меня, стоящего у стены и обливающегося потом.
– Закрой окно! – завопил я.
Когда створка медленно закрылась, я подошел к умывальнику и плеснул себе в лицо холодной водой. Джереми сидел на кровати и улыбался.
– А теперь, когда церемония открытия позади, о чем ты хотел поговорить, Карсон? Дай-ка я угадаю… Последние происшествия в старом добром Мобиле? Я знаю, что, когда ответы не приходят, ты нуждаешься в небольшом совете. Ты принес фотографии и файлы, чтобы я мог повозиться с ними денек-другой? Да, и что-нибудь для освещения?
Когда я приехал на остров Дофин, была уже полночь. С юга приближалась гроза, слышны были раскаты грома, сквозь тучи пробивались отблески молний. Я надеялся, что Эйва спит и я смогу дотащиться до постели и провалиться в темноту, которой мне так хотелось. Но когда я повернул за угол, то увидел на дорожке перед домом «вольво» Гарри. Я резко надавил на тормоз и тупо уставился на машину. Что ему могло понадобиться в такое время? Перебирая разные варианты, я осторожно двинулся вперед и припарковался. Подниматься по ступенькам было тяжело, словно они стали вдвое выше.