Портье у стойки при приближении гостя выпрямился. Габриель взглянул на приколотую к блейзеру серебристо-черную табличку с именем – Джанкомо. Светловолосый и голубоглазый, с квадратными плечами прусского вояки, Джанкомо смотрел на посетителя не без любопытства.
Габриель назвался Эхудом Ландау из Тель-Авива, продемонстрировав при этом неплохое, хотя и далекое от совершенства знание итальянского. Портье, похоже, даже обрадовался. Когда же Габриель упомянул профессора Штерна, человека, побывавшего здесь примерно два месяца назад и забывшего свои очки, Джанкомо медленно покачал головой.
Память его несколько улучшили пятьдесят евро, которые гость положил на стойку.
– Герр Штерн! – Голубые глаза ожили. – Писатель из Мюнхена. Да, я хорошо его помню. Он останавливался здесь на три ночи.
– Профессор Штерн был моим братом.
– Был?
– Его убили в Мюнхене десять дней назад.
– Примите мои соболезнования, синьор Ландау, но, может быть, я должен говорить о профессоре Штерне с мюнхенскими полицейскими, а не с его братом.
Когда Габриель сообщил, что проводит собственное расследование, портье задумчиво нахмурился.
– Боюсь, что не смогу рассказать вам ничего ценного. Я лишь уверен, что его смерть не имеет никакого отношения к пребыванию в Бренцоне. Видите ли, большую часть времени ваш брат провел в монастыре.
– В монастыре?
Консьерж вышел из-за стойки.
– Идите за мной.
Он провел Габриеля через фойе, отворил дверь на террасу, с которой открывался вид на озеро, и остановился у балюстрады. Недалеко от них, на выступающей над краем озера скале, виднелось что-то похожее на окруженный зубчатой стеной замок.
– Монастырь Святого Сердца. В девятнадцатом веке там помещался санаторий. Сестры появились перед Первой мировой войной да так и остались.
– Вы не знаете, что делал там мой брат?
– Боюсь, что нет. Но почему бы вам не спросить мать-настоятельницу? Прекрасная женщина. Не сомневаюсь, что она будет рада помочь вам.
– У вас есть номер ее телефона?
Портье покачал головой:
– Нет. У сестер нет телефона. Они не любят, когда нарушают их уединение.
По обе стороны от высоких железных ворот стояли похожие на часовых высокие кипарисы. Габриель нажал кнопку звонка, и в это мгновение порыв холодного ветра с озера вихрем ворвался во двор и тронул ветви оливковых деревьев. Через секунду появился старик в черном замасленном комбинезоне. Когда Габриель сказал, что хочет поговорить с матерью Винченцей, старик молча кивнул и скрылся в монастыре, но вскоре вернулся, снял цепь с ворот и жестом пригласил Габриеля следовать за ним.
В холле гостя встретила монахиня с округлым лицом под серым с белым капюшоном и твердым взглядом из-за толстых стекол очков. Стоило Габриелю упомянуть имя Бенджамина, как ее лицо расплылось в радушной улыбке.
– Да, конечно, я его помню, – сказала она, беря Габриеля за руку. – Такой милый человек. Такой интеллигентный. Я вспоминаю его с большим удовольствием.
Услышав о том, что случилось с профессором Штерном, мать Винченца перекрестилась и задумчиво сложила руки под подбородком. Ее большие глаза наполнились слезами. Она взяла Габриеля за локоть.
– Пойдемте со мной. Вы должны все мне рассказать.
Возможно, сестры обители Бренцоне и дали обет бедности, но сам монастырь, несомненно, владел одним из самых дорогих объектов недвижимости на территории Италии. Общая комната, в которую привели Габриеля, представляла собой большую прямоугольную галерею с расставленной в виде отдельных уголков мебелью. Через высокие окна гость видел террасу и балюстраду и яркий ноготь поднимающейся над озером луны.
Они расположились в креслах у окна. Мать-настоятельница позвонила в маленький колокольчик и, когда в комнату вошла молоденькая монахиня, попросила принести кофе. Женщина кивнула и удалилась совершенно беззвучно, как будто ее монашеское платье было подбито бобровым мехом.
Габриель рассказал о смерти Бенджамина, старательно опуская наиболее мрачные подробности, чтобы не шокировать мать-настоятельницу. Тем не менее, пожилая женщина то и дело тяжело вздыхала и крестилась. К тому времени, когда он закончил, она пребывала в состоянии крайнего расстройства. Крошечная чашечка сладкого эспрессо, принесенного молоденькой монахиней, похоже, помогла ей успокоиться.
– Вы знали о том, что Бенджамин работал над книгой? – спросил Габриель.
– Конечно. Именно поэтому он и приезжал в Бренцоне.
– Он собирал какие-то материалы?
– Да.
Мать Винченца замолчала, потому что в комнату вошел сторож с охапкой дров.
– Спасибо, Личио, – сказала она, когда тот сложил дрова в корзину у камина.
Старик молча вышел.
– Если профессор и впрямь ваш брат, то почему же вы не знаете, над чем он работал? – поинтересовалась настоятельница.
– По каким-то неизвестным мне причинам Бенджамин держал свой нынешний проект в тайне. Даже от друзей и родных. – Габриель вспомнил разговор с профессором Бергером в Мюнхене. – О теме его исследования не знали и на факультете в университете Людвига-Максимилиана.
Мать Винченца, похоже, приняла это объяснение и после недолгого раздумья сказала:
– Ваш брат работал над книгой о евреях, нашедших убежище в церковных владениях во время войны.
Габриель задумчиво кивнул.
Книга о евреях, скрывавшихся в монастырях?
Возможно, хотя вряд ли эта тема могла вызвать интерес у Бенджамина и уж никак не объясняла той атмосферы секретности, которой он окружил свое исследование. Габриель решил подыграть.
– Что же привело его сюда?
Настоятельница взглянула на него и, наверное, приняла какое-то решение.
– Допивайте кофе, а потом я покажу вам, зачем ваш брат приезжал в Бренцоне.
Освещая путь фонариком, они спустились по крутой каменной лестнице. Внизу их встретил запах сырости и холод. Прямо перед ними лежал узкий коридор с арочными порталами. Что-то в этом мрачном, неприветливом подземелье заставляло вспомнить о катакомбах. На мгновение Габриель представил тусклый свет факелов, неясные фигуры скрывающихся от преследователей беглецов, осторожный шепот…
Мать Винченца повела его по коридору, ненадолго останавливаясь у каждого портала и освещая фонариком крохотные помещения, более похожие на кельи. Повсюду были видны следы сырости и ощущалась близость озера. Габриелю даже показалось, что он слышит, как над их головами плещутся о камень холодные воды.
– Сестры считали, что это единственное безопасное для беглецов место, – сказала наконец настоятельница, нарушая мрачную тишину. – Как вы сами понимаете, зимой здесь было ужасно холодно. Они, наверное, жутко страдали, особенно дети.