– Несомненно, – ответил отец Донати.
– Является ли Карло Касагранде членом «Крус Вера»?
– Полагаю, он выполняет функции, говоря вашим языком, начальника оперативного отдела.
– Есть ли в Ватикане другие члены этой организации?
На этот раз на вопрос Габриеля ответил папа.
– Мой государственный секретарь, кардинал Марио Бриндизи, является главой «Крус Вера», – мрачно сказал он.
– Если вы знаете, что Касагранде и Бриндизи входят в эту организацию, то почему позволяете им оставаться на занимаемых постах?
– Не Сталин ли сказал однажды, что союзников следует держать близко, а врагов – еще ближе? – Улыбка скользнула по лицу папы и тут же растворилась. – Кроме того, кардинал Бриндизи входит в число неприкасаемых. Если я попытаюсь убрать его, сторонники Бриндизи в курии и коллегии кардиналов устроят бунт, грозящий расколом церкви. Я не хочу этого, а потому мирюсь и с ним, и с его подручными.
– Поэтому я, ваше святейшество, и возвращаюсь к исходному пункту. Вашей безопасностью занимаются люди, которые противодействуют вашим инициативам. В данных обстоятельствах, на мой взгляд, было бы разумнее отложить посещение синагоги до более спокойных времен.
После этих слов Шамрон положил на столик папку – досье на наемного убийцу под кодовым именем Леопард, привезенное им из Тель-Авива.
– Мы полагаем, что этот человек работает на «Крус Вера». Он, несомненно, является одним из самых опасных в мире киллеров. Мы уверены, что это он убил в Лондоне репортера Питера Мэлоуна. Мы также подозреваем его в убийстве Бенджамина Штерна. И у нас есть основания считать, что он попытается убить вас.
Папа взглянул на фотографию, потом на Шамрона.
– Не забывайте, господин Шамрон, что где бы я ни находился, за стенами Ватикана или вне их, меня охраняют одни и те же люди. Если угроза моей жизни существует, то она существует независимо от того, сижу ли я в папских апартаментах или стою в римской синагоге.
– Я понял, ваше святейшество.
Отец Донати подался вперед:
– Как только его святейшество окажется за пределами Ватикана, на итальянской земле, его безопасность будет обеспечивать еще и римская полиция. Благодаря сфабрикованному Касагранде мифу о папском убийце принятые завтра меры будут поистине беспрецедентными. Мы думаем, что его святейшеству нечего опасаться.
– А если этот человек проникнет в охрану папы?
– Дух Святой защитит меня в этом путешествии, – ответил папа.
– При всем уважении, ваше святейшество, я бы предпочел, чтобы рядом с вами находился кто-то еще.
– У вас есть какое-то предложение, господин Шамрон?
– Есть, ваше святейшество. – Шамрон положил руку на плечо Габриеля. – Я бы хотел, чтобы Габриель сопровождал вас и отца Донати во время пребывания в синагоге. Он опытный оперативник и знает толк в такого рода делах.
Папа посмотрел на секретаря.
– Луиджи? Это ведь можно устроить, не так ли?
– Можно, ваше святейшество, но есть одна проблема.
– Ты имеешь в виду то обстоятельство, что господин Аллон представлен стараниями Касагранде как папский убийца?
– Да, ваше святейшество.
– Что ж, очевидно, ситуация требует деликатного подхода, но если швейцарская гвардия кому-то и подчиняется, так это мне. – Он снова посмотрел на Шамрона. – Я предприму намеченное паломничество в синагогу, как и было запланировано, а вы будете рядом, чтобы защищать меня, как шестьдесят лет назад следовало делать нам. Вас это устраивает, господин Шамрон?
Шамрон коротко кивнул и сдержанно улыбнулся.
Через двадцать минут, обговорив все детали, отец Донати и папа покинули конспиративную квартиру. Вскоре машина остановилась у ворот Святой Анны. Из караульной будки вышел гвардеец.
Отец Донати опустил стекло.
– Отец Донати? Что же вы…
Постовой не договорил, увидев в салоне самого папу римского, и вытянулся по стойке «смирно».
– Ваше святейшество!
– Об этом никто не должен знать, – негромко сказал папа. – Вы поняли меня?
– Конечно, ваше святейшество!
– Если вы расскажете об этом кому-либо, пусть даже вашему начальству, то ответ будете держать передо мной. Обещаю, вам это не понравится.
– Клянусь, ваше святейшество, я не произнесу ни слова.
– Надеюсь, молодой человек… ради вашего же блага.
Папа откинулся на спинку сиденья. Отец Донати опустил стекло, и машина устремилась к Папскому дворцу.
– Уж и не знаю, как бедняга это переживет, – усмехнувшись, сказал он.
– Ты считаешь, что так было нужно, Луиджи?
– Боюсь, что да, ваше святейшество.
– Да простит нас Бог, – сказал папа. И, помолчав, добавил: – За все, что мы сделали.
– Скоро все закончится, ваше святейшество.
– Хорошо бы.
В ту ночь Эрику Ланге не спалось. Муки проснувшейся совести? Нервы? Или виной бессонницы было горячее тело примостившейся рядом, на узкой полоске матраса, Катрин? Так или иначе, но он проснулся в половине четвертого и уже не сомкнул глаз, лежа с открытыми глазами, чувствуя упирающийся в ребра локоть Катрин, пока в окно мерзкой комнатенки, предоставленной в его распоряжение Карло Касагранде, не заглянули первые посланцы наступившего серого утра.
Ланге спустил ноги с кровати, осторожно прошел по голому полу, раздвинул тюлевые занавески и выглянул на улицу. Мотоцикл стоял на том же месте, у входа в дом. Никаких признаков того, что за ним установили наблюдение. Он опустил занавески. Катрин зашевелилась, натянула на себя одеяло, перевернулась на другой бок, но не проснулась.
Ланге приготовил эспрессо на электрической плите и, выпив несколько чашек подряд, прошел в ванную. Следующий час он посвятил изменению внешности. Покрасил волосы темной краской, вставил контактные линзы, изменившие цвет глаз с серого на карий, надел дешевые очки в черной пластмассовой оправе, какие носят рядовые священники. Теперь из затуманенного зеркала на него смотрело лицо незнакомца. Ланге сравнил его с фотографией Манфреда Бека из Отдела специальных расследований и, удовлетворенный результатом, вернулся в комнату.
Катрин еще спала. Перепоясанный полотенцем, Ланге прошлепал по полу и выдвинул ящик комода. Надел белье, натянул прохудившиеся носки. Прошел к шкафу. Надел черную рубашку, черные брюки, черный пиджак. Сунул ноги в черные туфли. Тщательно завязал шнурки.
Возвратившись в ванную, он еще долго смотрел на себя в зеркало, вживаясь в образ человека в черном костюме, как артист вживается в образ персонажа пьесы. Убийца в платье священника; человек, которым он мог бы стать, скрывающий в себе того, кем он был. Наконец, взглянув в зеркало последний раз, Ланге сунул за пояс пистолет.