– Аугустуса Рольфе убили, потому что кто-то знал о твоем приезде в Цюрих, – кто-то, не желавший, чтобы ты услышал, что собирался сказать Аугустус Рольфе. Кто-то, хотевший сделать так, будто ты убил его.
– Если таково было их намерение, они чертовски плохо сработали. Я ехал в поезде из Парижа в то время, когда был убит Рольфе. – Габриель немного успокоился. Он был в ярости от обмана, устроенного Шамроном, но в то же время был и заинтригован. – А что вам известно об Аугустусе Рольфе?
– Семья Рольфе пару сотен лет припрятывала денежки под Банхофштрассе. Они – в числе самых известных банкирских семей Швейцарии.
– Кто хотел бы видеть его мертвым?
– Немало грязных денег протекло через номерные счета банка Рольфе. Вполне можно предположить, что он нажил достаточное количество врагов.
– Что еще?
– На семье лежит древнее проклятие. Двадцать пять лет назад жена Рольфе покончила жизнь самоубийством. Она вырыла себе могилу в саду загородного дома Рольфе, залезла туда и застрелилась. А через два-три года после этого единственный сын Рольфе, Максимилиан, погиб в Альпах при аварии на велосипеде.
– А остался кто-то живой из семьи?
– Его дочь – во всяком случае, она была жива, когда от нее поступали какие-то вести. Ее зовут Анна.
– Его дочь – Анна Рольфе?
– Так ты ее знаешь? Потрясающе.
– Она одна из самых знаменитых музыкантов мира.
– Ты все еще хочешь, чтобы я выпустил тебя из машины?
* * *
У Габриеля было два дара, делавших его великим реставратором: дотошное внимание к деталям и незатухающее желание довести любую работу – даже самую заурядную – до конца. Он никогда не покидал студии, пока его рабочее место и материалы не были прибраны, никогда не ложился спать, оставив в раковине грязную посуду. И никогда не бросал незаконченной картину, даже если работа над ней служила крышей для выполнения задания Шамрона. Для Габриеля наполовину отреставрированная картина не являлась больше произведением искусства – просто масло и краски, размазанные по полотну или деревянной панели. Мертвое тело Аугустуса Рольфе, лежавшее под Рафаэлем, было вроде наполовину отреставрированной картины. И картина не обретет вновь своей целостности, пока Габриель не узнает, кто убил его и почему.
– Чего вы от меня хотите?
– Поговорить с ней.
– Почему именно я?
– По-видимому, у нее артистическая натура.
– Судя по тому, что я читал о ней, это преуменьшение.
– Ты художник. Ты говоришь на ее языке. Возможно, она доверится тебе – настолько, чтобы рассказать, что она знает о делах отца. Если ты вернешься с пустыми руками, можешь отправляться в свою студию и я никогда больше не появлюсь черной тенью у твоих дверей.
– Обещания, обещания.
– Не стоит обижать меня, Габриель.
– В последний раз, когда вы появились в моей жизни, я чуть не погиб.
– Верно, но по крайней мере тебе не было скучно.
– Петерсон сказал, что я не могу больше появляться в Швейцарии. Как же мне поговорить с Анной Рольфе?
– Очевидно, она отказывается жить в Швейцарии. – Шамрон протянул ему клочок бумаги. – Это ее менеджерская компания в Лондоне. Дай ей несколько дней на похороны отца. Так ты это сделаешь?
– Не для вас. Я хочу знать, кто пытался повесить на меня убийство Рольфе. Кем я должен представиться Анне Рольфе?
– Я всегда предпочитаю тонкий подход, но оставляю это на твое усмотрение. Сыграй так, как сочтешь нужным.
Габриель сунул адрес в карман. На губах Шамрона мелькнула слабая улыбка. Он давно познал сладость профессиональных побед – пусть даже самых маленьких.
Машина подъехала к тротуару возле знака «Бритиш эйруейз». Габриель вылез, забрал свои вещи из багажника, затем посмотрел в окошко, за которым сидел Шамрон.
Шамрон сказал:
– Мы не обсудили твой гонорар.
– Не волнуйтесь. Он будет существенным.
– С данного момента твои расходы оплачиваются, но помни: разбрасываясь деньгами, дела никогда не решишь.
– Я обдумаю эту жемчужину мудрости, пока буду лететь сегодня вечером первым классом назад в Лондон.
Шамрон состроил гримасу.
– Поддерживай контакт. Обычными каналами и методами. Ты их помнишь?
– Как я могу когда-либо их забыть?
– Это было хорошо сработано, верно?
– Что именно?
– То, как нашли человека через полчаса после его ухода с места убийства. Интересно, как герр Петерсон сумел это сделать. Должно быть, он профессионал.
В Отделе анализа и охраны Герхардт Петерсон считался сотрудником, идущим на повышение. Начальство относилось к нему бережно. Подчиненные сжимались под его холодным взглядом. Коллеги смотрели на него с удивлением и завистью. Как это сыну школьного учителя из Эрстфельда удалось достичь таких высот? «Вы только поглядите на него! Ни одна волосинка не выбьется из прически! Никогда галстук не бывает небрежно повязан! Власть и успех чувствуются в нем, как запах дорогого лосьона после бритья!» Петерсон никогда не сделал ни шагу, который не способствовал бы продвижению его карьеры. Его семейная жизнь была столь же четко и правильно организована, как и служебная. Свои романы он затевал осмотрительно и благопристойно. Всякий, у кого хватало глупости встать на его пути, быстро обнаруживал, что Герхардт Петерсон имел могущественных друзей. Друзей в Берне. Друзей в банках. Скоро он станет шефом – все так считали. Затем займет начальственное кресло в Федеральном управлении полиции. А когда-нибудь, возможно, получит и контроль над всем департаментом юстиции и полиции.
У Петерсона действительно были друзья в банках. И они действительно оказывали ему услуги. Швейцарская финансовая олигархия была той невидимой рукой, которая подталкивала его вверх по лестнице власти. Но это не была улица с односторонним движением. Петерсон тоже оказывал им услуги, поэтому он и сидел сейчас за рулем своего «мерседеса» и мчался по мрачному лесу Кернвальда.
Спустившись с гор, он подъехал к дороге, обозначенной «Частные владения». По этой дороге он доехал до внушительных черных чугунных ворот. Петерсон знал установленный порядок. Как только он припарковал «мерседес» и опустил стекло в окошке, из маленького домика к нему вышел охранник. У него была ровная, чеканная походка человека с военным прошлым. Под его синей лыжной курткой Петерсон заметил вздутие, указывавшее на наличие оружия.
Петерсон высунул голову из окошка:
– Меня зовут герр Кёлер.
– Вы приехали на совещание, герр Кёлер?
– Я, собственно, затейник.