– Расскажи мне о швейцарских покупателях.
– Нейтралитет поставил торговцев и коллекционеров Швейцарии в уникальное положение: они могли наживаться на разграблении Парижа. Швейцарцам разрешалось путешествовать по большей части Европы, и швейцарский франк был единственной общепризнанной в мире валютой. Не забудь, что такие места, как Цюрих, утопали в прибылях от сотрудничества с Гитлером. В Париже покупали награбленные произведения искусства, и они прибывали в Цюрих, Люцерну и Женеву.
– И оседали там?
– Конечно. Законы, охраняющие тайны банковских операций, сделали Швейцарию естественным отстойником для похищенных произведений искусства. Равно как и законы, прикрывающие получение краденой собственности.
– Расскажи мне об этих законах.
– Это блестяще составленные и чисто швейцарские по своей изощренности законы. Например, если человек честно приобрел какой-то предмет и оказывается, что этот предмет был украден, он по закону через пять лет становится его собственностью.
– Как удобно.
– Обожди, слушай дальше. Если у торговца искусством оказывается украденная работа, настоящий владелец обязан вознаградить торговца, чтобы получить у него свою картину.
– Таким образом торговцы и коллекционеры могут принимать украденные произведения, не страшась закона и не тратя денег?
– Совершенно верно.
– А что было после войны?
– Союзники отправили искусствоведа по имени Дуглас Купер в Швейцарию, чтобы он попытался докопаться до правды. Купер установил, что сотни – если не тысячи – украденных работ осели в Швейцарии за время войны. Он был убежден, что многие из них хранятся в банковских сейфах и на таможенных складах, не облагаемых пошлиной. Поль Розенберг отправился в Швейцарию, чтобы самому осмотреться. В одной галерее в Цюрихе ему предложили Матисса, увезенного из его собственной коллекции.
– Замечательно, – сказал Габриель. – И как повело себя швейцарское правительство, получив такую информацию?
– Оно обещало союзникам сотрудничать с ними в проведении тщательного дознания. Оно обещало заморозить все германские капиталы, поступившие в страну во время войны, и произвести опись таких вкладов по всей стране. Ни то ни другое сделано не было. Дуглас Купер предложил временно отобрать лицензию у всякого торговца, продающего украденные произведения искусства. Швейцарское правительство отказалось на это пойти. А Швейцарская федерация торговцев произведениями искусства велела своим членам не сотрудничать с союзниками. Словом, швейцарское правительство поступило так, как поступает всегда. Оно заслонило свой бизнес и своих граждан от глаз чужеземцев.
– А торговцы вроде Поля Розенберга пытались вернуть свои картины через суд?
– Человека два-три пытались, но игра с ними велась краплеными картами. Швейцарцы тянули время, и иностранцу, пытавшемуся вернуть свою собственность, находящуюся у швейцарского гражданина, надо было выложить немалые деньги. Швейцарцы обычно прятались за ширму добропорядочности. И помни, что большинство произведений искусства, о которых мы сейчас говорим, были украдены нацистами в сороковом году. Так что в сорок пятом году – согласно швейцарскому закону о пяти годах – настоящие владельцы по закону не имели больше права ничего требовать. Нечего и говорить, что большинство из них так и остались с пустыми руками.
– А ты думаешь, кое-что из этого все еще там?
– По-моему, Габриель, большая часть украденных вещей все еще там. И из того немногого, что ты мне рассказал, похоже, что некоторые из этих картин могли быть в руках Аугустуса Рольфе.
– Они уже больше не у него.
Ишервуд допил вино, и взгляд его снова обратился к огню.
– По-моему, теперь твой черед рассказывать, Габриель. Расскажи мне все. И не ври на этот раз. Я слишком для этого стар.
* * *
На улице снова шел дождь. По пути назад в галерею они укрылись под зонтом Ишервуда, словно плакальщики на кладбище. Габриель рассказал Ишервуду все, начиная с того, как он обнаружил тело Рольфе, и кончая взрывом в галерее Вернера Мюллера. Ишервуд выпил еще два бокала «Медока», и это сказалось на его неровной походке.
– Шамрон, – тихо произнес Ишервуд голосом, полным презрения. – Мне бы следовало понимать, что мерзавец имеет к этому какое-то отношение. Я считал, что они наконец-то уж по-настоящему отправили его на отдых.
– Они всегда находят причину, чтобы вернуть его.
– Говорят, что она настоящая примадонна, эта Анна Рольфе.
– Моментами. Если я могу тебе, милый мальчик, дать один совет, не забывай, что она знает больше о своем отце и его коллекции, чем говорит тебе. Дочери склонны защищать отцов, даже когда считают их мерзавцами.
– Постараюсь это запомнить.
– Возможно, это был просто обычный грабеж картин.
– Они оставили картину Рафаэля на стене в гостиной и взорвали галерею, принадлежавшую человеку, который осуществлял надзор за коллекцией. Я не считаю это чем-то обычным.
– Понял, – сказал Ишервуд. – Вообще мне кажется, что единственное, в чем можно не сомневаться, – это в отсутствии картин.
– Мне неприятно говорить это тебе, Джулиан, но ведь картины ничего не расскажут. К тому же коллекция исчезла.
– Картины ничего не могут рассказать, а то, откуда они, может стать известным. Аугустус Рольфе явно очень серьезно относился к коллекционированию. Даже если он приобретал картины не в идеальных обстоятельствах, он непременно настаивал на том, чтобы были бумаги о происхождении каждой из них. В конце концов, это главное.
– А если я сумею добыть такие бумаги?
– Тогда я смогу тебе сказать, был ли он законным коллекционером или же старый мерзавец сидел на сейфе, набитом украденными полотнами.
* * *
Габриель предполагал расстаться с ним на Дьюк-стрит, но Ишервуд взял его за локоть и потащил на Мейсон-Ярд.
– Пойдем со мной. Есть еще кое-что, что мне нужно тебе показать.
Когда они вошли в галерею, Айрина сразу увидела следы ленча, обильно политого алкоголем. Она вручила Ишервуду стопку оставленных по телефону сообщений и отправилась готовить кофе. У себя в кабинете Ишервуд открыл свой личный сейф и достал два предмета – скетч мальчика и фотокопию старого документа на нескольких страницах. Он поднес скетч Габриелю, чтобы тот посмотрел.
– Похоже на что-то знакомое?
– Не могу этого сказать.
– Это я. А художник – Пабло Пикассо. Я привез его из Франции, когда переехал.
– А документ?
– Я тоже его привез. Отец дал мне его как раз перед тем, как я поселился у басков. Это подробное описание всех картин его частной коллекции и профессиональная опись, сделанная им лично. Это, конечно, копия. Оригинал – в жутком состоянии.