Утром он все это отвез в Паркер, штат Аризона, что недалеко от границы с Калифорнией. Там он представил свои документы сварливому клерку Управления автомобильным транспортом, объяснив, что потерял калифорнийские водительские права, но собирается получать аризонские, потому что проводит лето в Фениксе.
На закате Тим сидел на полу своей новой квартиры, глядя, как мигают за окном неоновые огни, отбрасывая блики на потолок. Он настроился на какофонию новых ощущений – звуков, проникающих сквозь тонкие стены, разговоров на иностранных языках, ползущей из кухни вони от накопившихся за день отходов. Он скучал по своему простому, удобному дому в Мурпарке, он скучал по жене и дочери. Его первая ночь в этом месте лишь подтвердила, что ничего уже не будет, как прежде. Он сидел в этой маленькой темной комнате, ничем не связанный с внешним миром, лишенный необходимости оставить в нем хоть какой-нибудь след.
Он смотрел на вещи, которые купил – матрас, письменный стол, шкаф. В них не было комфорта; они были просто вещами. Он подумал о мягкости, которую женщина могла привнести в эту комнату, подтверждая идею о том, что с пространством нужно сосуществовать, а не просто пребывать в нем.
Он вспомнил истерики, которые Джинни могла закатить на просмотре мультиков, и чувство радостного предвкушения, какое бывает перед свиданием, когда он мог улизнуть с работы пораньше, чтобы забрать ее из школы. Он вдруг понял, каким серым и безжизненным стал его мир без ее улыбок во весь рот, скандалов, от которых дрожал пол, конфет и одежды кричащих цветов. Теперь в жизни остались лишь умеренность, сдержанность и приглушенные тона.
Тим не знал, сможет ли он жить в мире, который так легко переносил ее отсутствие.
Он моргнул, и на его ресницах нависли слезы.
Вдруг он осознал, что держит в руках трубку и набирает домашний номер.
Дрей ответила на середине первого же гудка:
– Алло! Алло!
– Это я.
– Я думала, ты позвонишь вчера вечером.
– Прости. Я только что разобрался с делами.
– Где ты?
– В центре.
Он услышал, как она вздохнула:
– Господи. – На линии что-то прогудело, потом еще раз.
Они помолчали. Тим два раза открывал рот, но не мог решить, что сказать. Наконец он спросил:
– Ты в порядке?
– Не совсем. А ты?
– Не совсем.
– Где я могу тебя найти, если ты мне понадобишься?
– Вот мой новый номер сотового. Запомни его и никому не давай: 3234711213. Я буду на связи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, Дрей. Я в десяти галактиках от тебя.
Ему показалось, что она прижала трубку к щеке. Интересно, какое у нее сейчас выражение лица.
– Я уже поговорила кое с кем из друзей. Но Медведю мы должны сказать вместе. Я подумала, мы можем пригласить его завтра. Домой. В час нормально?
– Хорошо.
– Тимоти? Я, э-э… я…
– Знаю. Я тоже.
Она повесила трубку. Тим прижал телефон к губам. Он сидел в вялом оцепенении, не меняя позы, почти двадцать минут.
Затем встал и включил телевизор, чтобы прогнать одиночество. Знакомый голос Мелиссы Йюэ наполнил комнату:
«Сегодня освободили Джедедайю Лейна, так называемого газового террориста. Он предстал перед судом по обвинению в распылении нервно-паралитического газа в Бюро переписи населения, унесшем восемьдесят шесть жизней. Нападение на Бюро переписи населения было самым крупным террористическим актом на территории США с 11 сентября и самым крупным террористическим актом, совершенным американским гражданином со времен нападения Тимоти Маквея на правительственное здание в Оклахоме. Несмотря на выходки Лейна в зале суда, присяжные его оправдали. Прокурор заявил, что Лейну повезло потому, что многие из собранных улик были признаны недействительными. Заявление Лейна после процесса вызвало бурю гнева в обществе.»
На экране возник кадр, где Лейна вели через толпу репортеров, протягивающих к нему камеры и микрофоны:
«Я не говорю, что я это сделал, но если бы я это сделал, то только ради того, чтобы утвердить права нации».
На экране снова появилось лицо Йюэ, на котором читалось нескрываемое отвращение:
«Смотрите нас в среду в девять вечера. В это время мы будем транслировать интервью в прямом эфире с этой неоднозначной личностью.
Теперь о связанных с этим событием новостях. Продолжаются работы по возведению памятника жертвам нападения на Бюро переписи населения. Это металлическая скульптура, изображающая дерево, каждая ветка которого символизирует погибшего взрослого, а каждый лист – погибшего ребенка, созданная знаменитым африканским художником Наязом Гарти. Памятник, установленный на Моньюмент-Хилл, будет освещаться ночью».
В кадре возник рисунок архитектора: дерево, возвышающееся над федеральным парком, из ствола льется свет, проникая наружу через мириады дырочек в металлическом корпусе. Рождественское дерево надежды. Очень яркое и броское – в духе Лос-Анджелеса.
«Гарти, во время суда открыто выступавший против смертного приговора, приходится дядей восьмилетнему Дэмиону Латреллу, одному из семнадцати детей, погибших от нервно-паралитического газа».
На экране появилась фотография мальчика в школьной форме, с неестественной улыбкой.
Тим выключил телевизор и взял пистолет с кухонной стойки. Стук закрывшейся двери разнесся по пустому коридору.
Он припарковался на углу возле дома Рейнера. Резные железные ворота скорее создавали видимость безопасности. Тим легко перелез через них, поставив ногу в выемку, которую сделали, чтобы не трогать сук древнего дуба. На задней двери стоял самый обычный замок, который Тим легко открыл при помощи отмычки. Он осторожно спустился вниз по лестнице, не вынимая заткнутый за пояс пистолет. Рядом с лестницей был внушительных размеров конференц-зал с кожаными креслами, какие бывают только у банкиров.
Тим отправился наверх.
Он включил фонарик в массивном металлическом корпусе, и резкий луч света упал на два бугра на кровати Рейнера. Этот фонарь он использовал не столько для того, чтобы осветить, сколько для того, чтобы запугать. Тим бесшумно пододвинул стул и сел на его спинку, поставив ноги на плюшевое сиденье.
Один из бугров задвигался. Рейнер закрылся ладонью от света и прищурился. Дорогие простыни сползли с его груди. Он в панике пошарил в тумбочке и дрожащей рукой наставил на Тима пистолет.
Тим выключил фонарик. Несколько секунд они молчали, потом Рейнер протянул руку и включил лампу, осветив тумбочку с телефоном с хитрым прибором для записи телефонных разговоров – до этого Тим видел такие только у секретных агентов.
– Господи, вы меня до смерти напугали. Я думал, вы позвоните.
Тим посмотрел на записывающее устройство, установленное для того, чтобы засечь его звонок, когда он согласится с их условиями. Если бы Тим начал им мешать, Рейнер мог отредактировать запись, как ему вздумается, и подбросить ее кому надо.