— Это на пока момент гипотетический, — возразил Одинцов. — Я все-таки думаю, что при нынешней погоде — а ведь и летом не каждый год такая выдается — большинство змей вряд ли будут прятаться в этом гнезде. Где бы оно ни находилось.
— Значит, перемещаются по району, охотятся, добывают пищу? — Зинченко покачал головой. — Немного же они ее добыли, тем более на такую ораву, о которой нам наука только что сообщила.
— Насчет немного — не факт, Николай Васильевич, — Одинцов повернулся к эмчеэснику. — Мы знаем о двух убитых людях. Во-первых, могут быть и другие жертвы, о которых мы пока ничего не знаем. Во-вторых, животные. Собаки, кошки. Крысы, наконец. О кошках с собаками, не говоря уж о крысах, в милицию звонить, как вы понимаете, вряд ли станут. Да и бомжи наши порой в таких местах обретаются, что и рота разведчиков не сыщет. В таких-то схронах и мог один-другой свою смерть найти.
— Георгий Иванович прав, — подтвердил Кремер. — Конечно, бомжей искать, живых или мертвых, в потайных их убежищах — занятие малопродуктивное. Однако проинформировать население района о том, чтобы обо всех трупах животных немедленно сообщали в штаб… Кстати о штабе. — Он вопросительно посмотрел на Зинченко.
— Есть штаб, есть, — кивнул тот. — Номера телефонов дают и по радио, и по телевидению. Мы своих операторов на круглосуточное посадили. О любом происшествии будут докладывать непосредственно мне. А насчет животных — молодец майор, мысль дельная.
Он встал, отошел, как раньше это делал Кремер, в дальний конец комнаты, достал мобильник и негромким голосом отдал распоряжения своим службам.
— И все же гнездовье найти очень не повредило бы, — продолжал гнуть свою линию пожилой подполковник-пожарник. — Все равно, как ни крути, а большинство этой братии там кучковаться должно. Самки беременные, детеныши — пусть даже и на первых порах…
— Это верно, — согласился Одинцов. — Но полковник Зинченко тоже прав: как по таким вот данным — он махнул рукой в сторону карты — нам хотя бы приблизительно предполагать, где это проклятое гнездовье располагаться может?
Телефон Кремера снова запищал. Он вынул его из кармана и посмотрел на дисплей. Заметив вопросительно поднятые брови начальника РУВД, коротко сказал:
— Участковый.
— Не вставайте, — бросил Круглов. — И информацию на стол. Сразу.
Сейчас все напряженно вглядывались в лицо майора. Он отвечал односложно, короткими «да», «где», «ясно», однако мимика его заметно изменилась. С лица слетело привычное вальяжно-бесстрастное выражение, а под кожей заходили желваки.
— Понятно, — подвел итог Кремер. — Приказ такой: оставайся на месте. До нашего приезда. Если даже эмчеэсники приедут раньше, меня дождись. Ясно? Ну давай.
Он выключил телефон и напрямую обратился к Зинченко.
— Николай Васильевич, думаю, срочно надо высылать вашу бригаду. Вот адрес, — он подвинул полковнику МЧС листок, на котором размашисто черкнул несколько слов. Потом медленно встал из-за стола и направился к карте. Взяв два красных флажка, Кремер воткнул оба в одну точку.
— Вот и искомый треугольник, — мрачно проговорил он.
Детские сады, как и школы — в этом участковый Костя оказался прав — были закрыты одним распоряжением отдела образования. Однако приказ этот не коснулся так называемых «частных дошкольных учреждений», или, что то же самое, элитных детсадов и яслей. Элитными они назывались не столько потому, что, среди прочего, опекали отпрысков финансовой, политической, творческой и всех остальных элит города, сколько из-за оплаты, которую иначе как элитной назвать было трудно. Родителей значительной части малышей с любыми натяжками не удалось бы отнести даже к самой захудалой элите. Чаще всего это были молодые пары, в силу обстоятельств вынужденно превратившиеся в отпетых трудоголиков и нахватавшие по две-три, а то и более работ, преследуя постоянно ускользающий призрак синей птицы счастья — покупку своего собственного скромного жилища.
Конечно, условия в таких детсадах отличались от обычных дошкольных заведений как небо от земли. Воспитательниц в них было по одной на каждые восемь-десять детей, а отбор персонала был весьма строгим и придирчивым. Да и отделка самих зданий, комнаты для сна, игр, обеденные помещения, больше походившие на элегантные детские кафетерии, обилие ярких и современных игр, огромные телевизоры — все это, безусловно, ни в какое сравнение не шло с детскими садами для большинства простых смертных. Главным же достоинством — во всяком случае, с точки зрения семейных молодых трудяг, рвавших жилы по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, — было то, что график работы этих садиков был достаточно гибким и позволял забирать их чад даже тогда, когда большинство взрослого населения уже отправлялось на покой.
Шарик пнул подкатившийся к его ногам здоровенный и размалеванный всеми цветами радуги мяч из мягкого пластика — и пнул на редкость удачно. Мяч полетел в сторону стайки таких же как он четырехлетних пузырей, которые с радостным визгом тут же набросились на невесть откуда взявшуюся игрушку. Шарик, стоя в стороне, тоже счастливо рассмеялся и затопал ногами от переполнявшей его радости. Он заливался звонким смехом каждый раз, когда бывал счастлив и рад — а это значило: практически всегда. День был теплый и солнечный, за обедом на сладкое ему досталось самое-самое его любимое малиновое желе, вся детвора — друзья Шарика — с визгом носилась по детсадовскому двору, а уж мяч он пнул просто здорово, попав по нему с первого раза.
Его трудно было заставить обидеться или тем более расплакаться: в таком прекрасном и бесконечно интересном мире он не видел серьезных причин для слез и обид. Даже когда вечно надутый и капризный Рудик по пять раз на дню затевал одну и ту же песню о том, что Шарик — это имя для собаки, а вовсе не для мальчика, он только весело смеялся в ответ. До чего же глупый этот Рудик! Во-первых, Шарик прекрасно знал, что по-настоящему его зовут Шурик, но Шариком его еще давным-давным-давно назвал папа, потому что он вечно куда-то закатывался и терялся, точь-в-точь как какой-нибудь игрушечный шарик. И что плохого в том, что какую-нибудь славную собаку тоже зовут Шариком? Этим летом, когда они с папой и мамой ездили на дачу, он даже познакомился с таким своим тезкой. Эх, и гоняли же они с ним наперегонки — и по дороге, и по тропинкам, и напрямик через лопухи, через траву, которая ему была по грудь, а другу-Шарику так и вовсе по самые уши. Один раз оба даже угодили в крапиву. Тогда мальчик-Шарик, может, и поплакал немного от боли, но сейчас он уже не был в этом уверен. Все его обиды и горести испарялись еще раньше, чем успевали высохнуть слезы на щеках. А Рудик! Это разве имя? Шарик не слышал ничего подобного даже по телевизору, а уж там чего только не показывают. Да и собаку так никто никогда не назовет. Так что лучше бы Рудик поменьше задавался. Вот уж кому с именем не повезло.
Шарик завертел головой, высматривая Рудика. Ну вот. Может, из-за имени он такой и есть: вечно надутый, недовольный и всегда словно готовый заплакать. Вот и сейчас он стоял в стороне от визжащей ребятни, даже не пытаясь прорваться к разноцветному мячу и хотя бы попробовать пнуть его разок. Пусть и не так здорово, как пнул его Шарик, это не у каждого получится, но хотя бы разок попробовать.