Хотя конечно же, ох как хотелось бы другого варианта… Всем хотелось бы. И нам, и ментам. И генералам, нашим, ментовским и всем прочим. И жильцам-бедолагам, которые о главном и единственном варианте ничего пока и не знают…
— Ну вот, и в штаб соваться не пришлось, — раздался знакомый голос.
Полковник обернулся. Майор-убойщик, улыбаясь так лучезарно, словно собирались они все вместе на какой-нибудь дружеский пикник, уже стоял рядом с Наговицыной. Телешов, которого Зинченко сначала и не узнал в МЧС-овской камуфляжке, тоже улыбаясь, но улыбкой другой, ласково-озабоченной, вопросительно смотрел на Алину.
— А я тут, — продолжал Кремер, — и бойца вашего нового прихватил. Пущай, думаю, на начальство вблизи посмотрит. А начальство — на него.
— Да мы уж, вроде, друг друга-то видели, — сказал полковник. — И пороху вместе нюхнули.
— Это еще по старой его гражданской жизни, — возразил майор. Он повернулся к Сергею. — Между прочим, трепета должного не вижу, товарищ Телешов. Даже у нас в ментовке, уж на что раздолбаи, но рядовой состав при виде полковника волнение все-таки испытывает.
— Да ладно вам, Петр Андреевич, — отозвался Зинченко. — А коли о чинах и званиях речь, так у нас и майоры с полковниками тоже не совсем, чтобы запанибрата.
— А я разве ж панибратствую? — изумился Кремер. — Кроме того, и служу по совсем другому ведомству. Точнее, вообще промежду — ни ваш, ни наш. Враскоряку как бы. Индеец, одним словом.
Зинченко с Телешовым рассмеялись. Улыбнулась даже Алина, однако напряжение, читавшееся на ее лице, от этого не исчезло.
— Ладно. Повеселились. — Майор бросил взгляд в сторону омоновцев, стоявших метрах в тридцати от них. — Как дальше веселиться-то будем, Николай Васильевич?
— А что температура, поднимается? — уже на полном серьезе спросил полковник.
— Пока не особо, но ртуть в этом градуснике взлететь может в момент.
— Может, — кивнул Зинченко. — Боюсь, что и взлетит.
— Аж так весело? — Кремер тоже посерьезнел.
Полковник искоса взглянул на Алину. Она смотрела в сторону, внешне никак не реагируя на разговор.
— На пока в двух словах, — сказал Зинченко, — такой вариант. Газ сверху в подъезды распылять, а там уж он по этажам сползет. До подвала включительно.
— А в квартиры он как заползти должен? — перебил Кремер.
— С квартирами как раз и проблема, майор. Двери во все квартиры должны быть открытыми.
Кремер присвистнул.
— Знатно. Не обрадуется народ. Крепко не обрадуется. И убедить будет ой непросто…
— Почему же во все квартиры? — вмешался молчавший до той поры Телешов. — Там, откуда люди выходить будут, змей — и это очевидно — нет. Значит…
— Нет, Сережа, — вмешалась Наговицына.
Зинченко, старательно скрывая удивление, бросил на нее мимолетный взгляд. «Сережа». Он искоса взглянул на Кремера. На лице майора не отразилось никаких эмоций. Стало быть, в курсе. «Сережа». Ну что ж удивительного. Боевое братство. Фронтовая любовь.
— Не так все просто, — продолжала Алина ровным, чуточку усталым голосом. — В стояки предполагается закачивать воду под давлением — репеллент там, скорее всего, окажется не эффективным. Это значит, что какое-то количество змей может буквально выдавить в любую из квартир. Оттуда их надо будет выгонять репеллентом. Для этого нужно, чтобы газ попал в каждую из квартир. В каждую. Пропустим хоть одну змею — тогда можно было и не начинать.
— Та же старая пластинка будет, — мрачно согласился Кремер. — И с самого начала.
Полковник МЧС нахмурился. Действительно, задача, стоявшая перед ними, была сложной вдвойне. Масштаб операции — и ее тотальность. Пара удравших тварей, или даже одна, но беременная — и насмарку все. Уничтожить их надо всех. До единого, самого мелкого и невзрачного гаденыша.
Весь выводок уже расползся, тычась головами в тела взрослых. Мать лежала не шевелясь и не испытывая никакой тревоги за новорожденных. Копившийся со временем опыт сливался с выработанным за сотни тысяч лет инстинктом, становясь частью защитного механизма. Сейчас и змееныши не поползут сейчас к отверстию, выходу из гнезда, потому что оттуда, снаружи, шел опасный гул, неравномерный, нерегулярный, то приближавшийся, то удалявшийся — и очень беспокойный. Тревожный гул.
Совсем не похожий на гул более громкий, но ритмичный и быстро затихавший. То, что обычно проносилось почти над ними, вблизи от логова, обустроенного ими в норе неподалеку от железнодорожной насыпи, ни разу не причинило им вреда. Довольно скоро этот пугавший их поначалу гул стал просто частью окружавшего гремучников мира — и они перестали на него реагировать.
Однако то, что происходило снаружи сейчас, растревожило их всерьез. Опыт, ставший инстинктом, говорил, что надо оставаться в логове — в этой норе, поначалу вымытой дождями. Потом в ней поселилась полудикая собака, родившая здесь выводок своих детенышей. Потом появилась она, Мать, а прежние обитатели были убиты и съедены. Собачья нора стала для нее и ее потомства вполне приемлемым домом. И в нем сейчас надо было оставаться, несмотря на мучивший их голод — а голод они испытывали постоянно. Но на такой случай рядом всегда было то, что этот голод могло удовлетворить: тело очередного сородича. Для Матери, никогда не покидавшей гнезда, это было единственным источником пропитания.
Она чувствовала, что так произойдет и сейчас. Но тревоги за новорожденных змеенышей она не испытывала. Семья никогда не нападала на малышей. И потому, что еды не хватило бы даже на одного взрослого — и потому, что срабатывал еще один могучий инстинкт. Инстинкт продолжения рода.
Убийство взрослого всегда происходило одинаково. Несколько даймондбэков поднимали головы, медленно поворачивая их в сторону будущей жертвы — и почти одновременно наносили удар. Не было ни угрожающих телодвижений, ни танца, ни боя. Было просто — убийство. И, по прошествии какого-то времени — пища. Инстинкт или подобие коллективного разума — но происходило это всегда как по нотам. Атаковать будущую жертву готовы были сразу несколько змей. И никогда они не ошибались в выборе: драк не возникало. Цель была определена с самого начала.
Так же случилось и в этот раз. Огромного самца атаковали сразу пятеро даймондбэков, в том числе и один из совсем еще небольших. Самец дернулся, забил хвостом, попытался приподнять голову, но тут же по его телу прошла дрожь, и он застыл.
Мать не испытывала никаких чувств от того, что убитый гремучник когда-то тоже был одним из выношенных ею детенышей. Все происходило по единожды заведенному порядку: они рождались, выползали из норы, охотились, росли, возвращались в семейное логово — и кто-то из них приносился в жертву для того, чтобы Мать могла питаться и производить новое потомство.
Нападавшие снова улеглись — кто на землю, кто на тела своих сородичей. Еще немного, и они будут питаться — после того, как голод удовлетворит она, Мать. Но еды хватит на всех. Если бы не этот тревожный гул, доходивший с разных сторон, они, возможно, и задремали бы. Но долетавшие до норы звуки и вибрация почвы не позволяли расслабиться. Опасность была рядом, совсем близко.