— Запустили. Бой в Крыму, все в дыму…
— Пока, слава Богу, без дыма — но и видимость почти никакая. Дождались змеюки темноты.
— Дождались, — согласилась Алина. — У подъездов, наверное, более или менее освещено, прошмыгнуть не должны. Но на крышах…
— На крышах у ребят фонари. — Сергей махнул рукой куда-то вдаль. — А вот что, интересно, там, у трансформаторной?
— Вроде бы, прожектора. Я так поняла, во всяком случае, по обрывкам разговора, Зинченко с военными беседовал.
— С огнеметчиками?
Наговицына кивнула.
— Так что думаешь, Аля? Поползут гады?
— Поползут… Куда ж они денутся.
— Что-то тихо пока. — Сергей поежился.
— Да не особо тихо, звуков хватает. Машины урчат, железки лязгают, а люди… люди, как и положено, матерятся.
Телешов хохотнул. Команды и обрывки фраз, доносившиеся с крыш, действительно были щедро приправлены сочным матом.
— Я не о тех звуках, товарищ Ламанча. Выстрелов пока не слышно, вот что.
— Рановато, товарищ Телешов. Еще пара-тройка минут пройти должно. А то и пять.
— А если больше?
— Что больше? — не поняла Алина.
— А если десять пройдет, и пятнадцать, и двадцать?
— А, вот ты о чем… Мимо вся наша затея или нет?
Сергей молча кивнул.
— Не должна быть мимо, — твердо сказала Наговицына. — Ты, наверное, заметил, что я не люблю пальчиками глаза прикрывать, чтобы страшного не видеть. Но о том, чтобы мимо, и думать не хочу. Нельзя, чтобы мимо. Нельзя — и все.
— Ну а раз нельзя, значит, все будет как надо.
Оба умолкли, вслушиваясь в долетавшие до них звуки. Тишину нарушил Телешов.
— Пойду-ка я к своему дому прогуляюсь. Посмотрю, что там на земле деется.
— Пошли. — Алина взяла его под руку. — Гулять так гулять. Самое для прогулок время. Заодно хоть посмотрю, в котором небоскребе ты проживаешь.
Он искоса посмотрел на нее.
— А тебе разве не при штабе полагается?
Она улыбнулась.
— При штабе. Но, во-первых, надо же посмотреть, как там дела на передовой. А во-вторых, сотовый при мне. Зинченко, если что, вызвонит.
Даймондбэк, лежавший у входа в комнату, внезапно дернулся и, свернувшись в плотное кольцо, заколотил трещоткой. Остальные, расположившиеся у тела, повели головами в его сторону: они практически никогда не пускали трещотку в ход — не в их интересах было предупреждать будущую жертву об опасности. Первый гремучник развернул кольца и заскользил вглубь квартиры, тычась головой во все стороны, словно опасаясь на что-то наткнуться. Добравшись до угла, он прижался к стене, судорожно раскрывая пасть.
Теперь газ дошел и до двух кормившихся в центре комнаты даймондбэков. Их первоначальная реакция была такой же, как и у их собрата: зашелестели трещотки, тела стали изгибаться, они беспорядочно дергались, натыкаясь друг на друга — а потом забились в тот же угол, где лежал первый, самый крупный гремучник.
Однако газ, парализующий их органы чувств, добрался и туда. Змеи одна за другой поползли вдоль стен, в сторону прихожей. Та, что двигалась первой, добравшись до двери в ванную, скользнула в нее. Здесь она быстро втянула тело в сифон унитаза, однако второй, ползшей за ней, сделать это уже не удалось. Первая, на которую в сточной трубе обрушился обжигающий спиртовой поток, свернувшись буквально вдвое, резким движением нырнула обратно в квартиру, вытолкнув из воды змею, пытавшуюся двигаться за ней следом.
Теперь оба даймондбэка снова оказались в прихожей, где от стены к стене метался оставленный ими собрат. Двери квартиры были открыты настежь, но оттуда шла еще более мощная волна репеллента. Однако там был хотя бы свет, а, значит, возможность пользоваться подслеповатыми глазами. Не самым совершенным органом чувств — но это было все, что у них оставалось.
Все три гремучника один за другим скользнули на лестничную площадку.
Газ шел в разинутую пасть чердачного люка уже несколько минут. Спасатель, державший в руках шланг с раструбом, присоединенный к большому контейнеру репеллента, заглянул вниз — в подъезд.
— Мать родная! Пашка! Бегом сюда — выползают, твари!
Стрелок с помповым ружьем в одно мгновение оказался рядом с ним.
— Ч-черт, — пробормотал он.
— Что? Чего телишься? — нервно спросил первый.
— Не было у нас указаний на лестнице их стрелять. Наше дело было крышу обезопасить…
— Да не будь же ты мудаком! Выползут они еще внизу или не выползут — а здесь же как в тире. Давай, ядрена мать — или пушку отдай, а сам шланг держи!
— Э-э-э, вашу душу!
МЧС-ник передернул ствол на себя и, почти не целясь, нажал на курок. Еще раз. Еще. И еще.
— Как ватой заложило, — пробормотал первый. Он снова заглянул вниз.
— Чего там у вас? Что за война?
Несколько человек двинулись в их направлении.
— Стой там! — окрепшим голосом скомандовал Пашка. — Все нормально. Три штуки было.
— Эй, слышь, майор снизу орет, — позвал спасатель, стоявший на краю плоской крыши. — Чего докладывать?
— Так и доложи. На площадке пятого этажа уничтожены три гада.
Полковник вызвонил его по сотовому. Пашинян не слишком долго недоумевал по этому поводу — несложно было догадаться, почему Зинченко не хочет затевать разговор в эфире.
— Да все в порядке, товарищ полковник. Ребята уложили трех даймондбэков на лестничной площадке пятого этажа. — Майор умолк, слушая голос в трубке. Поморщился. Поднял руку, опустил, потом, не выдержав, перебил собеседника. — Николай Васильевич, я вам честно свое мнение скажу. Не башку ему надо откручивать, а благодарность в приказе объявить. Нам же заботы на трех гадов меньше. — Он снова умолк. — Конечно. Абсолютно согласен, товарищ полковник. Другие могут такими инициативными не оказаться. Добро, Николай Васильевич. А на этом объекте я им без рации все объясню.
Пашинян сунул мобильник в карман и, приложив ладони рупором ко рту, крикнул:
— Эй, наверху!
Из-за края крыши высунулась голова.
— Передай стрелкам, увидят змей — стрелять не раздумывая.
— А не увидят?
Майор едва не расхохотался. Шутники. Не отбило еще охоту позубоскалить.
— А не увидят — пусть солью перезарядят, и тебе в задницу. Дуплетом!
— Есть дуплетом! — отозвался голос с крыши.
Цирк шапито, подумал Пашинян. Ну а что же им, сдвинув брови, «Вихри враждебные» распевать, что ли? Пусть уж лучше дурака валяют. Лишь бы делу не поперек.