Непонятно, по какой причине, но сегодня старик довольствовался тем, что просто смотрел в потолок и напоминал Торну, какие «чертовски дерьмовые» у него лампы.
Он никогда не напивался. В тех немногих случаях, когда он увязывался за другими ребятами путешествовать по барам, он всегда останавливался на паре бокалов, то есть прекращал возлияния задолго до того, как спиртное могло свалить его с ног. И как бы сильно ему ни хотелось выпить, как бы сильно он себя ни убеждал, что просто должен выпить, он всегда отвечал «нет» тем приятелям, которые после уроков незаметно ускользали в пивнушку в парке. Он знал, что Джульетта тоже туда ходит. Она рассказывала ему, что в первый раз тебя мутит, но после этого становится клево, и ты чувствуешь себя по-настоящему расслабленно и весело. Это звучало заманчиво, но ему всегда недоставало храбрости, чтобы проверить. Рискнуть, заранее зная, что из этого выйдет. Это было похоже на то, как его отец относится к наркотикам.
Он всегда боялся потерять над собой контроль.
Но сейчас, сидя в темноте и опираясь на стену, он представлял себе, что, вероятно, иногда человека охватывает нечто подобное и без наркотиков. Когда уж совсем рехнешься. Люк представлял себе: когда на тебя мочатся или забрасывают камнями, появляется такое чувство, что ты — не ты, а кто-то другой, что все вокруг плывет и вращается. Ускользает из поля зрения.
Мужчина спускался к нему в подвал, чтобы проверить, как он, принести еду и кое-что рассказать. Он не знал, находится ли мужчина весь день в доме или просто приходит и уходит. Он не слышал, как открывается и закрывается входная дверь, и, разумеется, не знал, как далеко он от нее находится.
Люк не имел ни малейшего понятия, поздняя ночь сейчас или раннее утро. Лишь тонкий лучик света пробивался сквозь половицу в дальнем углу, но он не мог сказать, то ли это естественный свет, то ли свет из комнаты, находящейся над погребом. Откуда бы свет ни лился, его было недостаточно, чтобы он смог что-то разглядеть. Он стал привыкать к темноте и начал составлять план помещения, совсем как там, в квартире с Конрадом и Амандой.
Дело продвигалось медленно и тяжело, приходилось действовать на ощупь, веревка же, которой были связаны руки, практически лишала его пальцы чувствительности.
Он находился в погребе размером где-то четыре с половиной на шесть метров. Подпол в одном месте сужался и упирался в стену, которая, как он нащупал, уходила круто вверх. Он был уверен, что это старый спускной желоб для угля — он видел подобный в доме одного своего друга, когда они спускались в подвал, чтобы взять бутылочку вина к ужину. Стены подвала у его друга были оштукатурены и покрашены, а тут — неровные, просто необработанная кирпичная кладка, а потолок настолько низкий, что он почти касался его головой. На одной стене было несколько полок, покрытых толстым слоем пыли там, где не стояли банки и открытые ящики с плиткой. Ниже находились рулоны бумаги, тяжелый мешок с затвердевшим цементом и нечто, напоминающее багеты картин, прислоненные друг к другу. Он чувствовал запах краски и скипидара, а в другом углу ощутил на зубах кирпичную пыль и влажную землю. Он слышал какое-то движение, когда пытался заснуть.
Когда тот человек открыл дверь и возник на верхней ступеньке, у него за спиной было темно. Он зажег факел, чтобы посветить себе, когда спускался вниз. Принес с собой бутерброд, картофель фри в пакете и коку в пластиковом стаканчике. Он нагнулся, сорвал с лица Люка пленку, потом положил факел на грязный пол, пока Люк ел, а он говорил.
Когда мужчина закончил говорить, он подождал, не сводя с Люка глаз, как будто ожидал реакции на свои слова. На тот бред и мерзость, что он сказал обо всех, кого Люк любил. Он поднес факел к лицу мальчика.
Но Люк просто сидел, жадно глотая еду и ненавидя себя за желание заплакать.
Потом мужчина спросил Люка, как он считает: нужно ли ему снова заклеивать рот? Люк отрицательно покачал головой. Мужчина сказал, что все равно на его крик никто не придет, потому что его никто не услышит, но это будет для Люка своеобразной проверкой. Если Люк будет вести себя хорошо и не будет кричать, тогда, может быть, он развяжет ему руки. Мужчина просто уверен, что Люк выдержит проверку. Он сказал, что Люк хороший парень, благоразумный. Ему известно, как хорошо он себя вел.
Люк, не переставая, кивал головой.
Сейчас, сидя в темноте, он пытался понять: он сказал это просто так, ради красного словца, или на самом деле ему известно? Что ему о нем известно? Он утверждал, что прекрасно знает тех, кто Люку не безразличен…
Он был настороже, как никогда с тех пор, как все началось. Может, это случилось потому, что больше его не пичкали снотворным — ни разу с того момента, как этот человек забрал его из квартиры и посадил в машину. Может, потому, что он поспал, хотя Люк не мог с уверенность сказать, а спал ли он вообще и если да, то сколько. Может, на этой стадии вселенской усталости снова начинаешь чувствовать себя молодцом: когда можешь четко размышлять о чем-то помимо сна.
Он думал о том, как выжить.
Он знал, что его папа и мама пойдут на все, что скажет этот человек, чтобы вернуть его домой. Но Люк насмотрелся достаточно фильмов и телевизионных шоу, чтобы знать — планы иногда дают сбой. Что касалось происходящего между ним и этим человеком, было ясно одно: ключ к освобождению — самообладание. Самообладание предоставит ему лучшую возможность освободиться.
Он только не знал, нужно сохранять эту возможность или нет.
На бледно-желтой стене кухни под календарем висело некое подобие притчи, написанное изящным старомодным почерком. Там рассказывалось о человеке, который прогуливался по берегу моря и постоянно видел две пары следов: свои и Господа Бога. За исключением тех темных периодов своей жизни, когда он был несчастен или преодолевал какие-то серьезные трудности: тогда одна пара следов исчезала. Человек рассердился на Господа за то, что тот оставляет его в часы величайшей нужды, но Бог ему объяснил: хотя на берегу лишь одна пара следов, человек никогда не бывает по-настоящему одинок и именно в самые тяжелые минуты его жизни Господь заботится о нем…
Хини покачал головой, кивнул в сторону большой гостиной, которую использовали как лечебную зону.
— Никогда не представлял, что это будут, ну, понимаешь… сектанты, «слуги Божьи».
Нил Уоррен перестал размешивать сахар в последней из трех приготовленных чашек чая и положил ложку в раковину.
— Необязательно… — ответил он. — Хотя я один из них.
Он передал Хини чашку.
— Ты прав, — согласился тот.
— Многим людям необходимо найти себе что-то поважнее наркотиков и выпивки, верно? Что-то такое, что так или иначе не испортит им жизнь. Тогда у них будет выбор.
— Верно, — снова согласился Хини.