Она поняла, что Одноглазая Мамочка несет в растрескавшемся, прогнившем деревянном ящике, поняла, что за бесценный груз скрывается под вытертым, полинялым одеяльцем голубого цвета.
Элизабет знала. Знание обрушилось на нее, словно жестокий удар. Она пошатнулась, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Закрыла глаза, пытаясь сохранить выдержку и самообладание. Убеждая себя, что мечта всей жизни не может просто так исчезнуть. Заставляя себя поверить в это, мысленно повторяя: «Ничего страшного. Я все равно одержу победу. Я — Элизабет Картрайт Адамсон, самая знаменитая и любимая женщина во всем мире. И не для того я зашла так далеко, чтобы меня остановили эти жалкие людишки. Мне столько пришлось сделать! И я уже близко. Совсем близко…»
Одноглазая Мамочка осторожно положила свою ношу на стол, неслышно бормоча молитвы. Затем открыла ящик. Все взгляды устремились на крошечный бесплотный скелетик внутри.
— Поздоровайся с моим малышом, Лиззи, — проговорила Нора сдавленным от волнения голосом. — Поздоровайся с бедняжкой Гедеоном.
— ДНК его останков совпадут с ДНК президента, — сообщила Аманда тихо, но спокойно, — и все поймут, что Гедеон — брат Томаса Адамсона. Сын Норы. Что вся история правдива от начала и до конца.
— Дешевая игра на публику, — пренебрежительно заметил Огмон. — К тому же никакого теста не будет. Через несколько часов Томаса Адамсона вместе со всеми его ДНК похоронят навсегда. Вы не сможете этому воспрепятствовать. Никто не сможет. А потом во всей стране не найдется ни одного судьи, который даст согласие на эксгумацию тела президента, опираясь на такие неубедительные доказательства.
— В Военно-морском госпитале в Бетесде хранят некоторое количество крови президента Адамсона, на случай экстренной необходимости, — сказала Аманда. — Так полагается для каждого действующего президента. И эта кровь до сих пор там.
Огмон посмотрел на Элизабет. Та встретила его взгляд и кивнула. С этим кивком она словно стала меньше, надежда покинула ее.
— Мы похороним Гедеона по-христиански, — сказала Одноглазая Мамочка Норе, — в освященной земле. И твое дитя наконец упокоится с миром.
— Да, — согласилась Нора, — и я тоже.
С этими словами Нора медленно встала. Она расстегнула верхнюю пуговицу блузки, и все увидели микрофон, спрятанный под воротником.
— Благодаря умению одной весьма способной сотрудницы вашего издания «Вашингтон джорнэл», — обратилась Аманда к ошеломленному англичанину, — этот микрофон передает сигналы по беспроводной связи через компьютер прямо в Интернет. Так что весь наш разговор, слово в слово, уже там.
— Нет… нет… — с трудом выдавила Элизабет. Чувство ужасающей опустошенности охватило ее. Она словно таяла, становилась никем. — Вы не посмеете…
— К обеду уже все вашингтонские любители правительственных веб-сайтов будут в курсе, — продолжала Аманда. — А завтра узнает весь мир, и все благодаря информационной революции, которой вы, лорд Огмон, так гордитесь.
— Это ничего не значит! — брызгая слюной, воскликнул Огмон. — И не имеет никакой юридической силы в суде! Без нашего ведома и согласия разговор записывать нельзя! Это противозаконно!
— Так вчините нам иск, — предложила Аманда.
— Мы не в зале суда, — напомнил Карл. — Нас рассудит общественное мнение. А для него все имеет силу — сплетни, догадки, предположения. Черт побери, — добавил он с улыбкой, — вот это будет новость!
Англичанин издал нечленораздельный крик, рев раненого зверя, и бросился на Нору, желая сорвать с нее микрофон. Карл преградил ему путь и одним сильным ударом отбросил магната на стул. Огмон смотрел на писателя с гримасой страдальческого недоумения на лице. Его голос звучал тихо и слабо.
— Тебе ведь даже не понять, чего я достиг, так ведь? Какой блестящей была идея! Какая ясность мышления! А сколько смелости мне потребовалось! Никто никогда не делал ничего подобного! Никто, кроме меня, не смог бы этого сделать! И если ты все уничтожил…
На какой-то миг лорд Линдсей Огмон, самый могущественный медиамагнат в мире, стал похож на маленького мальчика, который узнал, что не получит на Рождество вожделенный велосипед. Он втянул голову в плечи, побежденный, и долго-долго молчал, прежде чем сказать:
— Как ты мог так со мной поступить?
Карл подошел к Огмону и протянул руки к его горлу. Магнат в ужасе отпрянул, уверенный, что его вот-вот задушат. Пальцы Карла едва скользнули по дряблой плоти англичанина; Грэнвилл почувствовал жар, исходящий от его кожи, и страх, заставивший пульс бешено колотиться. Тогда он аккуратно и бережно поправил узел шелкового темно-синего галстука лорда Огмона.
— Как я мог? — повторил Карл.
Он подумал о том, как легко было бы поддаться уговорам миллиардера и получить все, о чем можно только мечтать, для себя и для Аманды. Деньги. Роскошь. Уважение. Власть. Затем вспомнил о кошмаре, который ему довелось пережить. Об увиденных смертях и разрушении. Мысленно вернулся к тем людям, которые были всему виной. И улыбнулся лорду Огмону. По-мальчишески задорной улыбкой. Той самой, в которую когда-то влюбилась Аманда Мейз. Давно Карл Грэнвилл так не улыбался.
— С превеликим удовольствием, лорд Огмон, — сказал Карл.
Из репортажа Эй-эн-эн от 15 июля с правительственных похорон президента Томаса Адамсона:
Джон Барроуз, телекомментатор: Солнце почти зашло, а последняя церемония для президента уже почти закончена. Через несколько минут Тома Адамсона похоронят, и его семья, соотечественники и те, кто скорбит о нем по всему миру, начнут новую жизнь, но уже без него. Сейчас мы готовимся стать свидетелями того, как гроб с телом президента опустят в землю, и лично я чувствую, что в этот миг надо молчать, дабы дать возможность мыслям и чувствам успокоиться. Не знаю, много ли еще смогу сказать в этот поздний час. Сегодня мы слышали достаточно слов. Слов, которые пробудили самые разные воспоминания — героические и трагические, о политике и о человеке. Слов, значение которых важно как для настоящего момента, так и для истории. Но самым трогательным из всего, что мы услышали в этот печальный день, самым берущим за душу выступлением оказалась надгробная речь, произнесенная отцом Патриком Дженнингсом, настоятелем собора Святого Стефана, где проводилась панихида.
Отец Дженнингс, как многим известно, на прошлой неделе стал центральной фигурой достаточно интригующей истории, после того как внезапно и таинственно исчез. До сих пор осталось много неотвеченных вопросов по поводу его исчезновения, впрочем, по поводу его неожиданного возвращения тоже. Речь священнослужителя была полна намеков на истину, которая вскоре откроется, и на грехи, которые требуют искупления. Время, несомненно, прольет свет на эти туманные высказывания. Но смысл речи не нуждается в объяснении. Слова отца Патрика нужно запомнить, прислушаться к ним, и я уверен, что так оно и будет.