— Никто не знает, что я видела. Никто не знает, что я знаю, — повторила Одноглазая Мамочка и кивнула на Лютера Геллера. — Ни он. Ни мои дети. Ни мои внуки и правнуки. Никто не знает, а я никому не скажу. Не могу сказать, иначе умру.

— Мы знаем, — произнес Карл.

— Нет, только я видела это.

— Хотите, мы вам расскажем? — спросил Карл. Старая негритянка ничего не ответила, и он продолжил. — Вы были повитухой. И когда-то приняли одного ребенка. Почти пятьдесят лет назад.

Лицо женщины ничего не выражало. Карл поймал себя на том, что, рассказывая, смотрит на необыкновенный глаз.

— Младенец, который нас интересует, родился на свет поздно, почти в полночь. Вы не встречались с его отцом, только с матерью и ее старшим сыном. Мальчику было девять лет. Именно он позвал вас, когда малышу пришло время появиться на свет. Хотите, я его опишу?

Одноглазая Мамочка, как в трансе, кивнула, и Карл сообщил ей все, что смог вспомнить. Он рассказал, как выглядела женщина, названная им Райетт, ее волосы, фигуру, голос. Затем так же подробно Карл описал мальчика, Дэнни. Грэнвилл рассказал о рождении второго сына Райетт, плаче, криках и о том, как странно вел себя ребенок все долгие недели и месяцы после появления на свет. Когда он закончил, Одноглазая Мамочка смотрела на него с открытым от изумления ртом.

— Этот младенец был порождением дьявола.

— Нет, Мамочка. Всего лишь умственно отсталым. Мы полагаем, это произошло из-за старой фабрики резиновых изделий, которая когда-то действовала здесь, отравляя все вокруг.

Женщина взглянула ему в глаза. Она больше не дрожала.

— Той, которая так воняла?

— Точно.

— А что вы еще знаете? — спросила Одноглазая Мамочка требовательно. — О том, что произошло после?

— Мы знаем обо всем.

— Тогда зачем вам я? Вы все знаете. Что вам нужно от Мамочки? Вы хотите ее убить? Вы собираетесь убить Мамочку, чтобы спасти маленького белого мальчика?

Карл вдруг заметил, что от волнения крепко стискивает ладони, затаив дыхание и слегка подавшись вперед.

— Мы не причиним вам вреда. Мы хотим защитить вас.

— И как вы это сделаете?

— Мы знаем, что произошло. Но не знаем, где это случилось. Нам нужно увидеть могилу младенца. И мы должны узнать, кто это сделал.

Старуха закрыла глаза. Карл был уверен, что она перебирает в памяти события давно ушедших лет. Заново переживает все увиденное и услышанное.

— Они понятия не имели, что я там, — произнесла она. — Но я была неподалеку. Беспокоилась об этом ребенке. Не о младенце. О мальчике. Он был необыкновенным. Очень смышленым. Он мне нравился. И потому я пришла туда. Той душной ночью я пришла, чтобы посмотреть, как он там. Его мамы никогда не было дома… А он был таким смышленым…

Ее глаза закрылись; казалось, воспоминания уносят ее далеко-далеко.

— Я наблюдала за ними. Она вынесла на руках младенца. Собственного ребенка. Он был завернут в одеяло. Голубого цвета. Иногда я вижу этот голубое одеяло во сне. Она держала тело, а мальчик рыл яму. Глубокую яму, но женщина все твердила, чтобы он копал еще глубже. А потом они похоронили ребенка. Уложили его в ящик, засыпали землей, а сами уехали. Сразу же покинули дом и больше никогда не возвращались.

— Помоги им, Мамочка, — попросил Лютер Геллер, — помоги нам.

— Никто этого не знает. Все долгие годы никто об этом не знал.

— Пришло время, — сказал Карл, — люди должны узнать.

Одноглазая Мамочка закрыла глаза и начала раскачиваться в кресле, запев монотонным голосом:

Душа моя поникла;

Выкопали предо мною яму

И сами упали в нее.

Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое:

Буду петь и славить.

Воспрянь, слава моя, воспрянь. [26]

Глаза старой негритянки снова открылись. Она подождала, пока качалка не остановится, затем сказала:

— Я покажу вам.

Она говорила хриплым, свистящим голосом, но Карлу и Аманде он показался ангельской музыкой. Особенно после того, как Одноглазая Мамочка встала с кресла и произнесла:

— Я отведу вас туда.

29

— Мама, — мягко произнес он, стараясь говорить тише, чтобы никто больше не услышал.

— Томми! Черт меня подери, если это не слишком ранний час даже для тебя! Ты там совсем заработался.

Сколько времени прошло с тех пор, как состоялся этот разговор? Месяцы? Недели? Нет, теперь он вспомнил. Это случилось на прошлой неделе. Пять дней назад. Пять дней с той минуты, как он узнал, что его представления о жизни оказались сплошным обманом, от начала и до конца.

— Когда ты в последний раз заглядывала в сейф?

— Сейф? А с чего бы я…

Тут она все поняла и пошла посмотреть. Она двигалась очень медленно, мешал артрит, единственное в жизни, что заставило ее замедлить ход. Когда же она вернулась, то подняла трубку и сообщила сыну, что дневник на месте. Все на месте. Потрепанные листы бумаги, которые она хранила со времен его детства, скрупулезно и методично отражая все события своей жизни. Записи. Доказательства…

— Все на месте, сынок, — сказала она, — но кто-то там копался.

Он надолго замолчал. Когда наконец снова смог говорить, легендарное красноречие оставило его.

— Ты уверена? Точно, мама? — с трудом выдавил он.

— Видит Бог, я во многом не уверена в этой жизни. Но тут нет сомнений. Кто-то его брал. У кого-то есть копия.

Он ничего не ответил, и тогда она продолжила:

— Прости меня, Томми. Даже не могу выразить, как мне жаль, что так случилось.

— Мама, — произнес он.

И вдруг испугался, что вот-вот заплачет. Никогда, никогда мать не видела его плачущим, даже когда он был совсем ребенком. И сейчас этого тоже нельзя допустить. Закрыв глаза и стиснув зубы, он ждал. Ждал, когда сможет говорить, не опасаясь, что страх и слабость будут слышны в каждом его слове.

— Мне нужно задать тебе один вопрос. Раньше я никогда не спрашивал. Но очень хочу услышать ответ.

— Какой вопрос, Томми?

— Зачем?

— Боюсь, сынок, я не поняла. Что зачем?

— Зачем ты это сделала? Зачем ты обо всем написала? Господи, зачем ты это сохранила?

Она ответила не задумываясь. Миллион раз она спрашивала себя о том же. И ответ ей был известен.

— Потому что это единственная вещь, благодаря которой я знала, что существую.

Неужели они разговаривали всего несколько дней назад? Ему снова хотелось поговорить с ней. Прямо сейчас. Позвонить и сказать, что все в порядке. Что он все прекрасно понимает. Понимает и прощает, на самом деле прощает, потому что никогда никого не любил так, как ее, даже Элизабет. Вильгельмина Нора Адамсон. Он боготворил ее. Всю жизнь. Когда она была юна и слаба, он стал ее опорой. И не только. Он делал все, что она хотела. Ей не нужно было ничего говорить, он и так знал. И готов был на что угодно, лишь бы только исполнить ее желание. Когда мать стала старше и сильнее, когда благодаря своей красоте сумела удачно выйти замуж, она отблагодарила его. Она знала, о чем мечтал сын, знала, что он считал своим предназначением. И пожертвовала всем, заново создав себя, чтобы стать достойной матерью президента Соединенных Штатов.