— Да как вы смеете!
— Сами решайте. Вы приглашаете меня в дом, делитесь дорогими воспоминаниями о знаменитом папочке, и мы запускаем интервью в номер, как только приходит печальное известие. Нет — появится та самая фотография со статьей о «женщинах, вынужденных скрывать горечь утраты». А что, звучит неплохо, мне нравится. — Он попытался пройти в холл.
— Вон из моего дома! — закричала я, толкнув его в грудь.
— Убери свои поганые лапы, — окрысился он и больно, сверху вниз, ударил меня по рукам, продолжая наступать.
В этот момент на «рейнджровере» подъехал Финиан. Бирн выскочил из холла и быстро пошел к своей машине.
Я бросилась к Финиану, как только он выпрыгнул из джипа, видя, что у меня неприятности.
— Бирн пытался меня шантажировать! — От возбуждения во рту пересохло.
Пока Бирн разворачивался, Финиан собой загородил ему выезд. Бирн двинул прямо на него, но пришлось затормозить — Финиан не отступил. Вместо этого он метнулся вправо и через открытое окно ухватился за водительскую дверь. Бирн снова нажал на газ и тащил Финиана за собой, пока тот, споткнувшись, ее не отпустил.
Вылетев на дорогу, Бирн свернул в направлении Дублина. Только тогда я обратила внимание, что у него черная «хонда-сивик» с литыми дисками.
Подбежав к Финиану, я помогла ему подняться.
— Скорей, еще догоним! — торопила я. — Дорога перекрыта, ему не проехать.
— Проедет, — остудил он меня. — Карантин только что сняли.
Мы прошли в дом. Финиан испачкал руки, пришлось отмывать под краном. Пока он их вытирал, мы совместными усилиями вспомнили номер машины, и я его записала. Потом попыталась дозвониться до Галлахера, но его мобильный был вне досягаемости.
— Полиция прочесывает территорию вверх по ручью от Брукфилда; он, наверное, поехал посмотреть, как продвигаются дела, — предположил Финиан. — Там мертвая зона для сотовой связи…
— Верно. Он говорил, что туда собирается. — События последнего часа отшибли у меня память. — Где это, если поточнее?
— Когда-то там было старое поместье. Я дал разрешение поисковой группе выйти через сад на другую сторону ручья.
— Сначала — в лечебницу. А Галлахеру пошлю сообщение из машины. Поведешь?
— Конечно. На Саммерхилл есть дорога мимо поместья, если хочешь на минутку увидеться с Галлахером.
— Дай сообразить… Ладно, начнем с него.
Позже я все думала, почему сразу не поехала к отцу. Привыкла, наверное, к тому, что как личность он давно не существует. Требовалось какое-то время, чтобы вспомнить его, настоящего, и понять, кого я на самом деле теряю.
Галлахера мы нашли на запущенном участке паркового леса, где на несколько великолепных старых деревьев наседали кусты ежевики и заросли крапивы. Пока специалисты из технического отдела в белых комбинезонах и голубых бахилах обшаривали кусты и подлесок по берегу ручья, два местных полицейских в рубашках и болотных сапогах вышагивали по дну и внимательно его осматривали, склонившись над водой. Над головами у них, в лучах заходящего солнца, роилась мошкара.
— Парнишка нашел секач в дупле того дерева, — показал Галлахер. — Увидел торчащую рукоятку там, где лестница… — Полицейские приставили ее сбоку от окруженного наростом углубления в стволе — от земли до него было метра два. — Не свесился бы с ветки наверху, ничего бы не заметил.
— Почему убийца не утопил его в ручье? — удивился Финиан.
— Не хотел, чтобы обнаружили вместе с жертвой, и сомневался, что тело далеко отнесет течением. Мы ищем еще хоть какие-нибудь следы, но если ножом орудовали где-то поблизости, сильный дождь скорее всего кровь смыл… — Галлахер заметил, что меня заинтересовал прозрачный пластиковый мешок, с виду наполненный мусором. — Там все, что ирландцы оставляют после себя, отдохнув на природе, — пивные банки, использованные презервативы, памперсы. Когда-нибудь археологам будет на что посмотреть, как считаете? — Он хлопнул себя по шее. — Чертовы оводы!.. Вы вообще-то зачем приехали?
Мы объяснили, что произошло.
— Сочувствую, Иллон, очень жаль твоего отца. Великий актер и человек хороший, кого хочешь спроси.
— Спасибо, Мэтт.
— Так говоришь, «хонда-сивик»? Вроде я уже слышал…
— Та самая, что стояла у моего дома, когда гостиную облили бензином, и она же чуть не сбила меня вчера.
— Так ведь та значилась в розыске… Имон, давай сюда!
Из-за кустов возник сержант Дойл.
— Машина Даррена Бирна, «сивик». Ее угнали в понедельник вечером?
Дойл сдвинул на затылок форменную фуражку и поскреб шею.
— Точно. Вчера днем нашли брошенной в поле, вскоре после инцидента с мисс Боуи. Выясняем, кто они такие.
— Они? — переспросил Галлахер?
— Ну да, любители покататься. Очень эту самую модель уважают.
— Сегодня он сам за рулем сидел, — вмешался Финиан. — Можете поверить. Меня едва не переехал.
— Думаю, в двух предыдущих случаях машину тоже вел он, — добавила я. — Когда украл ключи от Центра исторического наследия и когда пытался наехать на меня.
Дойл явно ничего не понимал.
— Я согласен с мисс Боуи, Имон, — обратился к нему Галлахер. — Разузнай регистрационный номер и сделай запрос.
— Мы его записали, — сказал Финиан. — В машине остался, сейчас принесу.
— Буду признателен. А когда вернетесь, я хотел бы поговорить с вами об убийстве. — Галлахер многозначительно на него посмотрел.
Такого Финиан не ожидал.
— И о чем же нам говорить?
— Постараетесь вспомнить, может, видели что необычное или подозрительное на прошлой неделе. Мы, думаю, сейчас в том месте, где тело расчленили, да и убийство произошло, вероятно, тоже здесь. Так что собираемся опрашивать всех живущих неподалеку. С вас и начнем.
Финиан глянул на меня, пожал плечами и пошел за номером. Галлахер, вне сомнений, следовал рутинной процедуре и даже старался облегчить Финиану жизнь, но я видела, что тот все равно недоволен.
Женщина из поисковой группы извлекла что-то из кустов ежевики и позвала обоих офицеров полиции. Это был лист бумаги — жухлая, изъеденная улитками газетная страница. Дойл и Галлахер отправились взглянуть, а я, пользуясь возможностью, пошла к ручью с мыслями об отце.
Усталый странник обретет в конце пути приют…
Не знаю почему в памяти всплыл его звучный тенор и песня — колыбельная викторианских времен, он любил напевать ее, когда был дома. Я знала щемящую и прекрасную мелодию с детства, папа пел ее для меня, совсем маленькой, но так, чтобы кроме нас, никто больше не слышал. Что в ней его привлекало?
Где канет в прошлое печаль, заботы прочь бегут…