Итак, нас уже трое: Ивар Бескостный — в главной роли. Хрёрек-ярл — в роли германского монаха, несущего свет истинной Веры в темные языческие души, хускарл Ульф Черноголовый — в роли благородного шевалье Жофруа. Хватит?
— Нет, — покачал головой наш драматург Бескостный. — Три — священное число христиан. Но семь — лучше.
Тем более, что его самого в первом акте нашей драмы не будет. А два человека для полноценного посольства — маловато.
И вот нас стало семеро.
К труппе актеров-головорезов присоединились:
Хальфдан Рагнарссон — в роли простого, но обаятельного высокопоставленного нормана.
Мой добрый знакомый ирландец Рыжий Лис — в роли христианина-ирландца.
А также парочка бывших сарацинских рабов: Дикон и Уилл. В качестве бывших сарацинских рабов, освобожденных из мусульманской неволи храбрыми норманами.
Задача, которую поставил перед нами драматург и режиссер — убедить италийцев, что лютые морские разбойники в одночасье стали добрыми и мирными, аки агнцы. И впустить в город. А уж тогда…
И вот, помолившись разнообразным богам, наше посольство отчалило в направлении берега.
Рыжий детина-ирландец, потасканный германский «монах», доспешный рыцарь с непокрытой (ну не люблю высокие франские шлемы!) в знак мирных намерений брюнетистой головой, красавчик-блондин Хальфдан Рагнарссон со щитом, развернутым белой изнанкой наружу, и пара мускулистых англичан — на веслах. Да, еще с нами был заветный сундучок.
Нас не обстреляли. Позволили высадиться на один из причалов и сразу взяли под белы ручки.
Городская стража, надо полагать. Чтобы скрутить одного безоружного нурмана, таких требуется не меньше десятка. О нормане вооруженном я даже и не говорю. Однако настоящее оружие было только у меня. Добрый франкский меч. Вот его-то у меня и попытались забрать.
Хренушки! Я грозно зарычал по-франкски, а Хрёрек-«монах» тут же перетолмачил по-латыни, что, мол, господин рыцарь вполне могут отдать свой меч равному, какому-нибудь благородному кабальеро, а хамло и быдло могут получить выдающийся клинок, доставшийся рыцарю от папаши, а тому — от самого Карла Великого, исключительно острием в брюхо. И это для него, быдла то есть, будет немалая честь, потому что благородная сталь несомненно облагородит и низкорожденную хамскую требуху.
Скажете, резко? Нет, в самый раз. Именно так и повел бы себя в данном случае покойный де Мот.
«Хамье и быдло» отреагировало правильно. Оставило меня в покое. Аристократия — она везде аристократия. А у меня и герб имеется, и оснастка подходящая. И повадки — соответствующие. Лапы прочь от благородного дона!
Не рискнул итальянский стражник посягнуть на «голубую кровь».
И вместо ареста-задержания получился более-менее вежливый прием. И почетный эскорт.
Англичане подхватили сундучок, и наше посольство неторопливо двинулось к городским воротам.
Там нас встретили персоны рангом повыше. Представитель местного графа, светского правителя города и прилежащей территории.
А территория, прямо скажем, богатая! Сады, виноградники и оливковые рощи. Сам город изнутри выглядел не так броско, как снаружи. Однако — процветал. Еще бы ему не процветать! Торговый и сельскохозяйственный центр.
— Слюни подбери, — прошипел я, пихнув в бок Рыжего Лиса, который слишком уж алчно пялился на местные «достопримечательности».
Принимал нас сам граф. Лично. Причем не один, а с самим епископом. Правда, все необходимые меры безопасности были приняты. Руководство обложилось хорошо вооруженной стражей, а на ключевых позициях маячили стрелки. Хар-рошая у нас репутация!
Первое слово взял мой ярл. Он же — «монах-подвижник». Весьма благочестиво Хрёрек сообщил, что сам Бог вывел нас к стенам сего прекрасного города в Святой Праздник. И в этом он видит Промысел Божий, поскольку в дальнем походе совсем счет времени потерял. Затем фальшивый монах произнес длинную речугу, в которой почти дословно цитировал отца Бернара. Причем на латыни. Вот что значит безукоризненная память.
Я смысл сей речи скорее угадывал, чем понимал. С латынью у меня — не слишком. У ярла — значительно лучше, но акцент, надо полагать, имел место быть, потому что по роже епископа видно — он напряженно пытается удержать нить повествования, но получается — не очень.
Так что минут через пять епископ не выдержал и поинтересовался, как столь благочестивый муж оказался в обществе язычников. В рабство взяли?
Отнюдь, отвечал мой ярл торжественно. Сам примкнул. Дабы обратить темных к Свету.
Большие страдания претерпел, скромно потупившись, сообщил псевдомонах, зато и преуспел немало. Да и не одни лишь язычники обретаются в норманском воинстве. Немало и христиан. Вот например… И кивок в мою сторону.
Пришла моя очередь вступить в разговор. Говорил я, естественно, на языке франков. И тут могла бы выйти неприятность… Вдруг при графском дворе окажется какой-нибудь урожденный француз?
Обошлось. Толмача, конечно, нашли, но — натурального «макаронника», владевшего языком еще не рожденных Вольтера и Дюма намного хуже меня.
Представившись рыцарем короля Карла Лысого, я подтвердил всё сказанное, засим поклялся на кресте, что примкнул к плохой компании потому, что поклялся в верности вот этому коленопреклоненному человеку.
Заметьте: чистую правду сказал. Разве я не клялся в верности Хрёреку-ярлу? А разве мой ярл — не человек?
И норманские разбойники — позволили? — усомнился граф.
Как видите, скромно отвечал я. Вообще слухи о зверствах северян сильно преувеличены. Нормальные они люди. Справедливые. А что золото любят, так кто его не любит? Ну да, язычники. Но ведь не басурмане. Крестить их — и будет всем счастье. Тем более, что гнев их ныне, усилиями неких благочестивых людей (тут уж я скромно потупился) направлен уже не на христиан, а на богопротивных последователей Мухаммеда.
И вот, рядом со мной, живое тому свидетельство.
И переключил внимание на англичан.
К моему удивлению, парням учинили настоящий допрос. Причем — по-арабски. Всё тот же полиглот. Дикон и Уилл прошли испытание с блеском. Им ведь даже врать не пришлось. Чистую правду рассказывали.
Когда историю бывших галерников перетолмачили на итальянский, народ сразу загомонил. И еще я заметил: стража малехо расслабилась. А чего напрягаться, если, считай, все свои.
Но тут напомнил о себе Хальфдан Рагнарссон.
Рявкнул по-датски, что желает донести до общественности волю своего славного конунга.
Хорошо так рявкнул. У итальянцев вмиг расслабон прошел от зычного норманского голоса. При других обстоятельствах кого-нибудь и пронести могло. Живой викинг — это вам не комнатная собачонка!
Граф тоже брови сдвинул грозно и потребовал немедленно объяснить, что именно сейчас пролаял дикий язычник.