К сожалению, кожура имела несчастливое обыкновение рваться в процессе, но Грегор, не тушуясь, надумал исправить этот естественный недостаток посредством изоленты. Получилось хорошо, но он столкнулся с тем же самым затруднением, которое сбило с толку меня: как избавиться от улик?
Он решил спустить отходы в унитаз, но на четвертой кожуре трубы забились. Обнаружив засор, отец Грегора, естественно, взялся за вантуз. Грегор спрятался в комнате и жарко молился Богу, чтобы трубы прочистились сами собой, а кожура провалилась вниз. «Если ты поможешь мне, Господи, я больше никогда не стану мастурбировать с фруктовой кожурой!» Отец Грегора не сумел прокачать трубы и вызвал сантехника. Тот явился с тросом и предвестием катастрофы.
Господь ответил на молитвы Грегора. Провинившийся фрукт и впрямь провалился вниз, а сантехник только высказался в том смысле, что, мол, неплохо бы матушке Грегора включить в семейный рацион больше клетчатки. Грегор сдержал обещание Господу и навсегда отказался от всяких фруктовых непотребств — по крайней мере в этом он заверил меня, сидя у больничной постели.
Так мы и хохотали друг над другом и клялись держать секреты друг друга в тайне, когда в палату явилась, завернутая в бинты, точно мумия, Марианн Энгел: сине-зеленые глаза ее сверкали меж белых полос на лице, а темные волосы рассыпались по спине гривой.
Она явно не ждала подобной встречи с психиатром в моей палате. Тем более с тем самым психиатром, что лечил ее саму. Марианн Энгел застыла как вкопанная, как будто в членах разом наступило трехтысячелетнее (или семисотлетнее) трупное окоченение. Грегор узнал ее незабываемые волосы и глаза и заговорил первый:
— Марианн, какая приятная встреча! Как ваши дела?
— Все в порядке, — прозвучал краткий ответ. Она, должно быть, испугалась из-за своего наряда вновь попасть в сумасшедший дом, ведь прогулку по ожоговому отделению в бинтах можно было счесть в лучшем случае весьма странной, а в худшем — дурной шуткой.
Грегор попытался ее успокоить:
— Хэллоуин — мой самый любимый праздник, даже лучше Рождества! У вас прекрасный костюм! — Он сделал паузу, давая Марианн Энгел возможность высказаться, но она все молчала, и он продолжил: — Знаете, нам, психиатрам, это очень нравится. Рассматривать людей в костюмах — точно заглядывать в их самые глубинные фантазии. А я вот собираюсь нарядиться Большевиком-чудовищем.
Марианн Энгел нервно теребила кончики бинтов, затянутых под грудью. Грегор понял, что все его попытки завязать разговор напрасны, вежливо попрощался и направился к выходу.
После его ухода Марианн Энгел чуть расслабилась, стала кормить меня шоколадками и рассказывать истории о привидениях — самые обычные, не те, в которых фигурировали ее собственные знакомые. Она рассказала очень распространенную историю о двух мальчишках, которые услышали по радио о сбежавшем из психушки маньяке с крюком вместо руки и бросились прочь из того района, скорее домой — а там, на дверной ручке, висит вырванный с мясом крюк! О том, как юная девушка голосовала на дороге, поймала машину, ее подвезли домой, но она забыла в машине пальто и водитель пару дней спустя заехал к ней — вернуть пропажу, но тут вдруг обнаружилось, что девушка погибла десять лет назад, на том же самом месте, где он ее подобрал. О том, как один человек собирал паззл, сидя за столом в своей собственной кухне, а там складывалась картинка, как он сам сидит за столом и складывает паззл, а на последнем кусочке мозаики оказалось жуткое лицо в окне. О том, как молоденькой няне все время кто-то звонил, угрожая ребенку, за которым она присматривала, а потом она позвонила на телефонную станцию и выяснила, что звонки эти шли с ее же телефонного номера. И все такое.
Рассказывая, Марианн Энгел покрыла голову запасной простыней с кровати и подсветила изнутри лицо фонариком, позаимствованным со стола медсестры у входа в отделение. Все это было так банально, что казалось совершенно очаровательным. Она осталась намного дольше, чем разрешалось посетителям — медсестры давным-давно прекратили попытки загнать Марианн Энгел в общие рамки, — а в полночь как будто растерялась, что старинные часы не бьют двенадцать (или, может быть, тринадцать) раз.
Напоследок, рано-рано утром, перед самым уходом, она лишь добавила:
— Только дождись Хэллоуина на следующий год! Мы отправимся на удивительный праздник…
Кожу мне теперь пересаживали реже. Существование по-прежнему текло от операции к операции, что было вполне ожидаемо, но суицидальный бред наяву почти прекратился и я теперь сделался лучшим учеником Саюри. Я мог бы соврать и сказать, что достиг успехов лишь благодаря своему несгибаемому характеру или что стремился соблюсти условия договора с Нэн. Мог бы соврать и сказать, что делал все ради себя. Мог бы соврать и сказать, что увидел свет. Нет; главным образом я хотел произвести впечатление на Марианн Энгел.
Как миленько. Мерзкая змеюка радостно вильнула языком и хвостом, стиснула меня. «Интересно, что получится, когда ты выпишешься?»
Я продвинулся до того, что уже способен был прошаркать несколько шагов кряду с помощью алюминиевых ходунков. Чувствовал я себя преглупо, но Саюри уверяла, что вскоре я смогу перейти на костыли.
Очень сильно помогли мне сделанные на заказ ортопедические ботинки. От первой пары ноги сильно болели, и тогда специалист сшил вторую пару, с учетом возникших проблем. Главный же эффект от этих ботинок был не физический, а моральный. Ботинки — величайший уравнитель для человека, лишенного пальцев: точно кожаная маска на обезображенном лице.
Надо признать, Саюри отлично знала, что делала. Вначале большинство упражнений были на растяжку, чтобы вернуть мне утраченную амплитуду движений. Затем мы перешли к эспандерам — эластичным лентам, которые использовали в качестве упоров, а уж после переключились на простую силовую программу. С каждой неделей я поднимал все больший вес, а иногда даже спрашивал у Саюри, можно ли сделать два-три лишних, не запланированных программой подхода.
Теперь я был в состоянии выбираться из постели и ковылять до туалета. Огромный прорыв — способность самому себя обслуживать, скажет кто-то. Но каким же психологическим ударом оказалось для меня обнаружить, что я больше не способен писать стоя! Как будто меня попросту оскопили.
Заканчивался седьмой месяц госпитализации, приближалось Рождество.
Марианн Энгел старалась изо всех сил: украшала палату венками, ставила отрывки из Генделя — и сокрушалась, что в ожоговом отделении не разрешается зажигать свечи.
Вечером шестого декабря Марианн Энгел выставила мои новенькие ортопедические туфли на подоконник со словами, что в эту ночь святой Николай оставляет подарки в детских ботиночках.
Я возразил: дескать, в трейлере такой традиции не было, — она же напомнила, что жизнь не начинается и не заканчивается моим личным опытом. Вполне резонно.
Я указал на тот факт, что уже не ребенок, но она просто отмахнулась:
— Для Бога все мы дети.