Платье было то самое, которое носила японская дама в Хэллоуин. Без сомнений, и оно, и могила, из которой платье появилось, принадлежали Сэй.
* * *
Меня поглотила блистающая пустота нового мира. Смена местоположения была абсолютной: от самой тесной и темной норы, которую только можно себе вообразить, — к широчайшей белизне. На мили вокруг я был самым высоким объектом, огромным просто в силу обладания ногами, на которых можно стоять, но все же чувствовал себя карликом под безбрежностью неба. Вот так стоишь на равнине и ощущаешь собственное величие и незначительность.
Легкое платье плохо защищало от холода, ветер пробирал до костей.
Что-то шевельнулась на границе видимости. Я уже поддался снежной слепоте и теперь прищурился, пытаясь рассмотреть глыбу, нарисовавшуюся в зловещей пустоте. Кажется, нечто двигалось ко мне, однако на плоской поверхности равнины определить было сложно. Я направился к нему. Что бы там ни было, лучше идти, чем стоять и ждать гипотермии.
Через какое-то время стало понятно: ко мне движется мужчина. Он поможет, подумал я, должен помочь, а не то я погибну! Сначала я заметил его рыжие космы, выделяющиеся на снегу, как кровь на постели. Потом разглядел, что человек закутан в тяжелые меха, а на ногах у него теплые сапоги. Штаны были из грубо сшитой кожи, вместо куртки — змеиная шкура. На плече он, кажется, нес еще шкуры, невыделанные. Изо рта его валил пар. В бороде намерзли ледышки. Он был уже близко. В углах глаз прорезались глубокие морщины, выглядел он старше, чем мне показалось в первый момент.
Он встал передо мной, протянул свою ношу и заявил:
— Fardu itetta.
Я догадался, что это значит «надевай».
В связке обнаружился полный комплект одежды: тяжелые меховые шкуры, которые укроют от холода. Я не заставил себя упрашивать и вскоре почувствовал, как внутри, под одеяниями, воздух теплеет.
— Hvad heitir tu? — «Как тебя зовут?»
Я с изумлением понял, что и сам говорю на исландском.
— Я Сигурд Сигурдссон, и ты пойдешь со мной. — Ответ подтвердил мою догадку… впрочем, неуверенную, ведь здесь (где бы это здесь ни находилось) у Сигурда не было ожогов, а я знал, как закончилась его жизнь.
Но мое-то тело по-прежнему было обожжено… Странно.
— Куда мы идем? — спросил я.
— Не знаю.
— Когда мы туда попадем?
— Не знаю. — Он сощурился и посмотрел на горизонт. — Я уже давно в пути. Наверное, теперь близко.
На поясе Сигурд носил ножны — те самые, которыми тогда, в танце с Сэй, бил ее по ноге. Он выдернул свой Дар Сигурда за рукоять-змею, а пояс и ножны протянул мне.
— Возьми. Тебе нужно.
Я поинтересовался зачем. Он не знал.
Я выбросил платье Сэй, решив, что теперь, когда есть шкуры, оно уже не пригодится. Сигурд поднял его и сунул мне в руки.
— Это Hel, [12] здесь нужно пользоваться всем, что имеешь.
Я намотал платье на пояс, вторым слоем поверх ремня, который только что получил от Сигурда. И спросил, откуда он знает, в какую сторону нам идти.
— Я не знаю, — бросил он.
Сигурд был удивительно общительный. Он пользовался своим мечом как тростью, и при каждом шаге клинок вонзался в снег. Для человека, не знающего, куда идти, шагал он весьма уверенно.
— Это галлюцинация? — Чрезвычайно странно, оказавшись в галлюцинации, спрашивать, не галлюцинация ли это, на языке, которого я не понимал.
(В самом деле, сколько вообще человек в целом мире знают, что по-исландски галлюцинация — «ofskynjun»?).
Сигурд отозвался: вряд ли это ofskynjun; впрочем, наверняка не скажешь.
Мы шли. И шли. И шли. Несколько дней, но солнце никогда не садилось. Может, вы сочтете это преувеличением? Может, думаете, я имею в виду, что шли мы несколько часов, но они казались днями? Нет же, я говорю о нескольких днях! Мы путешествовали, постоянно испытывая усталость, однако ни разу не почувствовали, что надо поспать… Кстати, несмотря на поврежденное колено, я как будто мог бы двигаться бесконечно. Я думал о местах на самых северных окраинах мира, там, где солнце остается в небе по шесть месяцев подряд. Сколько нам идти?
Сигурд говорил мало и непонятно; по большей части от него слышалось только непонятное музыкальное позвякивание откуда-то из-под шкур, в районе шеи.
Потом я перестал с ним заговаривать, только пытался рассмешить. Ни разу не получилось.
Иногда я останавливался — просто для разнообразия. Умолял Сигурда подождать хоть минуту, однако он неизменно уверял, что отдыхать некогда. В ответ же на мои расспросы повторял:
— Потому что надо дойти.
Я спрашивал, куда «дойти», но он не знал. Я заявлял: раз уж он не знает, мне и подавно нет смысла идти за ним. Сигурд фыркал, отвечал, что я вправе принять такое идиотское решение, и шел прочь от меня. Когда он должен был вот-вот скрыться из виду, я начинал вприпрыжку ковылять за ним. Ведь я в нем нуждался — что я стану делать тут один? Так мы все пилили и пилили вперед. Нас ждало место, которое он не мог назвать, а я не мог представить.
Галлюцинациям положено быть интереснее, думал я. Скучно плестись много дней напролет по равнине; я только удивлялся, что способен так долго воображать нечто столь упорядоченно-правдоподобное. Холод пронизывал слишком глубоко, снежинки были чересчур разнообразны, а усталость моя — слишком болезненна для воображаемого мира. Лишь моя способность продолжать идти без отдыха и пищи казалась нереалистичной.
Конечно, бред! Отвратная, правдоподобная, холодная, затянувшаяся галлюцинация. Ломка не такой должна быть. Если только…
— Сигурд, я умер?
Он, наконец, хоть чему-то засмеялся.
— Ты здесь просто гость!
Если это место принадлежало Сигурду, как гроб принадлежал Сэй, мне хотелось бы узнать побольше. Обо всем. Я решил говорить без обиняков.
— Что это у тебя на шее звенит — ожерелье с драгоценностями Сванхильд?
Он остановился, быть может, решая, стоит ли подтверждать.
Решил:
— Да.
— Почему не наконечник от стрелы?
— Он достался Фридлейву.
— А ты знаешь, что его назвали заново? Сигурдом…
Он несколько секунд помолчал, потом ответил тихо-тихо:
— Да, я знаю. То была большая честь.
— Ты расскажешь мне об Эйнаре?
От этого вопроса он снова двинулся вперед.
— Та история не для тебя.
— Но я уже слышал.
Сигурд обернулся и посмотрел мне прямо в глаза.