Даша заскрежетала зубами, глаза ее наполнились слезами. До этого она держалась, не давала воли чувствам, но сейчас не выдержала. Герман, судя по всему, задал самый неприятный вопрос из всех возможных. Лыков придвинулся ближе, осторожно обнял подругу, привлек к себе.
– Извини. Я не подумал… Можешь не отвечать.
– Нет, – прошептала Даша сквозь слезы, не поднимая голову, – нет, я скажу. Сколько, черт возьми, можно держать в себе! Да, его смерть на моей совести. И остальные смерти тоже. Я не приказывала ему стрелять в командира! Я вообще просила его не трогать винтовку! Но какое это имеет значение? Зачем оправдания? Чего стоят все эти хреновы слова?! В смерти Бориса виновата я, и только я.
Больше Даша не сказала ни слова. Она так и осталась сидеть, уронив голову на колени. Густые темные волосы Дарьи рассыпались по спине, по камням. Плечи ее вздрагивали. Герман тоже молчал. Он просто сидел рядом, угрюмо понурив голову. Слова утешения казались неуместны. Любые слова звучали бы сейчас нелепо, фальшиво. Несколько раз он протягивал руку, чтобы погладить подругу по голове, но каждый раз одергивал.
Наконец Даша перестала рыдать. Спала она или бодрствовала, понять было сложно. Герман не стал выяснять это. Лыков тихо встал и удалился, оставив Дарью Сергеевну одну, наедине с тишиной, темнотой и горем.
Поток ледяной воды обрушился на голову лежавшего без сознания Прохи. Парень мигом очнулся, закашлялся, открыл глаза и тут же застонал от невыносимой боли. Прямо в глаза ему светил яркий свет. Электрический свет.
Два человека, облаченные в мешковатые плащи, направили на Проху винтовки. Лица их скрывали респираторы. Третий, в противогазе, возвышался напротив. Он держал в руке фонарь. Откуда-то раздавалось непрестанное гудение. Только минуту спустя Проха понял, что гудение издает фонарь-динамо: миротворец ритмично нажимал на ручку.
– Будешь говорить?! Или по почкам захотел?! – прозвучал из-под противогаза гнусавый, сильно искаженный голос.
– Э-э-э… А вы кто? – пролепетал Проха. Он еще цеплялся за робкую надежду, что эти люди никак не связаны с теми саперами, которых племя убило много лет назад.
– Ага. Заговорил, – обрадовался человек в противогазе. – Мы? Слонопотамы [18] . Что, не страшно? Ничего, сейчас испугаешься. Выкладывай, где прячутся остальные.
– Какие «остальные»? – переспросил Прохор, стараясь оттянуть время.
– Не прикидывайся кирпичом! – рявкнул слонопотам, занося для удара ногу, обутую в сапог. – Тут следы толпы людей. Ты был один. Где остальные? Говори!
– Не понимаю, о чем вы, – твердо отвечал Прохор.
Проха надеялся, что ему удастся оттянуть время и что-то разузнать, но вместо ответа получил в затылок такую затрещину, что голова его чуть не треснула. Не успел помощник вождя упасть на пол, как новый удар, на этот раз в бок, заставил его взвыть от боли. Сколько еще было этих ударов – Прохор не помнил. Били его жестоко, методично. Наносили удары туда, где они причиняли самую сильную боль. Не давали ни опомниться, ни поднять голову.
– Говори! – мычали миротворцы. – Говори!
Сказать Проха ничего не мог, он и вздохнуть был не в состоянии. Глаза мужчины лезли из орбит, спина, шея, плечи, по которым били мучители, превратились в один сплошной сгусток боли. Разум Прохи, не способный больше это выдерживать, начал стремительно погружаться в холодное оцепенение обморока. Однако прежде, чем на смену боли и ужасу пришла спасительная темнота, Прохор успел услышать голос жены:
– Я помогу, держись.
– Держусь! – прошептал Проха.
И тут что-то странное произошло с ним.
Мрак рухнул, точно занавес, охватил рассудок и сознание Прохи. Мрак схлопнулся, как черная дыра. Могучей приливной волной подхватил океан тьмы щепку-человека, завертел в своих цепких объятиях и небрежно бросил, наигравшись.
Но свет не вернулся. Сколько ни поворачивал Прохор голову, вокруг он видел одно и то же. Ничто. Одно понимал помощник вождя: он лежит на чем-то твердом, холодном, а на теле его ноют и саднят следы от десятков ударов. Больше пока ничего понять не удавалось.
Проха успел забыть, что такое Тьма. Пещерные люди, хотя они и привыкли жить в темноте, старались рассеивать ее светом своих товарищей по выживанию – светлячков – и никуда без них не ходили. Живя в пещерах почти всю жизнь, Прохор научился многому. Но своим в царстве мрака он так и не стал.
Прохор озирался по сторонам, хватал воздух руками в тщетных попытках понять, где он. Верх и низ, пол и потолок, лево и право – все эти слова ничего не значили в темноте. Тьма будто бы намекала ошеломленному разуму: «Замри, не двигайся с места, это бесполезно. Замри. Умри».
К тому же темнота дралась. Пока помощник вождя лежал тихо, он оставался невредим. Но стоило ему пошевелиться, сдвинуться с места, как невидимый суровый враг тут же наносил удар то по голове, то по спине, то в бок. Иногда он бил наотмашь, иногда жалил и кусал, точно гадкий назойливый комар, а следом начинали саднить и нарывать полученные недавно шрамы.
Трепыхающийся в лабиринте из невидимых пут, оглушенный Проха был близок к отчаянию. Цепляясь за последнюю соломинку, мужчина привстал, сложил пальцы щепотью и зашептал, едва размыкая губы:
– Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знаменем…
На душе Проши стало чуть спокойнее. Но помощь не приходила. Проха начинал мерзнуть. И тогда он закричал, сложив руки рупором:
– Афоня! Лада! Где вы все? Афанасий!
Никто не отзывался. Запоздалая мысль: «А как же миротворцы? Они могут услышать. Что тогда?» – заставила Проху прекратить попытки докричаться до товарищей.
Но не успели отголоски его голоса стихнуть под сводами пещеры, как чьи-то торопливые шаги зазвучали невдалеке. Кто-то шел в его сторону. Шуршали по камням подошвы ног. Ближе, ближе с каждой секундой.
«Это один из этих, с хоботами, – понял Проха, – сейчас снова будет бить ногами».
Но он не испугался. Помощник вождя не мог больше бояться. Он устал. Он больше не желал прятаться. Гордо подняв голову, мужчина встал в полный рост.
– Ну, давай. Иди сюда, – прошептал Прохор. Встал так, как учила его Даша Кружевницына, отставив одну ногу немного назад. Сжал кулаки. Выдохнул, изготовился для удара…
– Проша, нет!!! Это Арс! – набатным колоколом грянул в голове помощника вождя голос Лады.
Она опоздала на долю секунды. Проха услышал голос жены, но напряженные мышцы сработали сами собой. Пружина, сжатая до предела, распрямилась. Арсений Петрович, спешивший на выручку Прохору, кубарем покатился по полу.