— Пусть Табита едет в Чайна-Лейк и наймет другую машину! И я совсем не под кайфом, а пытаюсь избавить полицию от грубейшей ошибки!
За окном появился Пэкстон. Опустив голову, он сказал:
— Такой тебя запомнит этот мальчик.
Шенил сердито пролаяла:
— Табита! Довольно нянчиться. Забирай сына.
От страха лицо Табиты напряглось, став похожим на надувной шарик. За ней внимательно наблюдали копы, на нее смотрели вожди «Оставшихся», но сладкие речи матери лишь заставили ее сына забиться дальше в мою машину. Она потянулась к Люку. Подскочив с места, мальчик быстро перелез на другое место. Табита хотела схватить его, но Люк, распахнув заднюю дверь, сиганул из машины и бросился в пустыню.
— Беги!
Он сделал рывок, сделал это великолепно, закидывая ноги, как надо. Маленький мальчик не мог бежать, как спортсмен-олимпиец, но я все кричала:
— Давай быстрее!
Прочь от них, навсегда…
Пэкстон перехватил бегущего малыша. Он поймал Люка за куртку и притащил его назад на руках, пронзительно визжащего, дергающего руками и ногами. «Господи, прошу тебя… Пускай полицейские поймут. Пускай они поверят мне…»
— Да посмотрите же на него! — закричала я.
Шенил уже показывала какие-то бумаги помощнику шерифа. Пэкстон с равнодушным лицом передал ребенка Табите. Выгнув спину, запрокинув голову назад, Люк из всех сил отпихивался от матери. Он горько рыдал.
Табита глазом не моргнула. Крепко обхватив мальчика, она что-то сказала негромким голосом. Держа Люка за ноги, Пэкстон и Шенил повели Табиту с ребенком к пикапу.
Высвободив руку, Люк с плачем позвал:
— Тетя Эви…
Мое сердце разрывалось на части. На моих глазах Табита забирала его с собой. Шенил с гневным лицом покачала пальцем перед носом мальчика. «Плохой мальчик», — прочла я по ее губам.
Люк сжался в комочек. Лицо его побелело, руки безвольно опустились. Когда Табита посадила Люка на сиденье, он казался сломанной куклой с неподвижным, пустым взглядом и болтающимися ногами и руками.
Женщина-полицейский из Чайна-Лейк сказала:
— Проверьте, хорошо ли он пристегнут.
Тут мы услышали звук клаксона, настойчивый и сердитый. Направляясь к нам, по шоссе мчался красный «мустанг». Из глаз моих хлынули слезы. Брайан.
С визгом затормозив, он выпрыгнул из машины и пошел к нам, твердо ступая, в зеленом, хлопающем на ветру летном комбинезоне «Норекс». И первым делом остановился у пикапа.
— Табита… Люка вон из машины! Он поедет со мной.
Полицейские немедленно двинулись к Брайану, а Табита отпрянула, закрыв ребенка своим телом. Вперед выдвинулся Пэкстон, заявивший:
— Теперь мальчик со своей матерью.
— Отойди!
— Я не подчиняюсь вашим приказам, командир.
— Тогда мне придется тебя заставить. Мой сын уйдет отсюда со мной, прямо сейчас. И я не скажу «пожалуйста». И тем более не стану лизать зад твоему проповеднику Буббе Гампу. — Брайан поднял над головой пачку бумаг. — И у меня есть судебное решение.
Женщина-полицейский взяла бумаги, и Брайан склонился к окну пикапа:
— Люк, все будет хорошо.
Полицейские изучали бумаги. Посмотрев в сторону, Брайан встретил мой взгляд. Он тяжело задышал, от возмущения лицо пошло красными пятнами.
— Какого черта вы посадили мою сестру в «обезьянник»? Она единственная, с кем разрешено жить Люку. Не с этими уродами.
— Не горячись, приятель, — ответил помощник шерифа.
Из пикапа на землю спрыгнул Пэкстон:
— Делани, неужели ты станешь целый день держать уважаемых людей в таком дрянном месте?
Наконец женщина-полицейский открыла свой широкий рот:
— Боюсь, у нас проблема. По всему, бумаги в порядке, но в порядке были и документы, которые показывала ваша теща.
— Кто?
Она показала на Шенил.
— Это Каламити Джейн. — Брайан окинул Шенил неприязненным взглядом. Ее лицо задрожало, как прокисший пудинг. — Она вовсе не мать Табиты. Мать Табиты покончила с собой два года назад.
Ветер стих, повисла гнетущая тишина.
Первым заговорил помощник шерифа:
— Так. Все до единого поедете со мной в участок.
Я сидела в одиночестве в комнате для допросов полицейского отделения Чайна-Лейк под яркими лампами дневного света. Рядом не было никого, и мне оставалось лишь рассматривать отделанный пластиком стол, испещренный пятнами сигаретных ожогов. Из вестибюля слышались нарастающие голоса. Кажется, Брайан постепенно превращал участок в зону военного конфликта, хотя бы словесного.
Дверь отворилась, и в комнату вошел краснолицый человек лет за пятьдесят, по виду напоминавший половину говяжьей туши. Человек носил исцарапанные пластиковые очки и дышал тяжело, с присвистом. В руке он держал папку для документов, словно сигару, зажатую между пальцами. Человек сел за стол напротив меня.
— Детектив Маккрекен.
Голос оказался певучим и никак не вязался с внешностью. Когда детектив зачитывал права, мне почудилось, будто он заговорил стихами.
— Если позволите, я хотел бы увидеть письменное заявление, — сказал Маккрекен.
— Хорошо.
Он пододвинул мне бумагу и ручку.
— Пожалуйста, если вас не затруднит, опишите события, происшедшие сегодня днем.
Я плохо разбиралась в полицейских правилах, но эти казались явно нестандартными. Тем не менее я начала записывать. Но не добралась и до середины листа, когда детектив меня остановил:
— Достаточно. Подпишите, и тогда мы сможем побеседовать.
Поставив свою подпись, я подвинула к нему листок:
— Вы могли просто попросить образец почерка.
Достав из своей папки письмо, он сравнил его с тем, что написала я.
— Я не эксперт, но сказал бы, что почерк совпадает.
С этими словами детектив передал мне письмо. Подписанное моим именем, оно начиналось словами: «Дорогая Табита, сука ты». Следовавший далее текст оказался сумбурным, мысль беспорядочно прыгала от одного богатого эпитета к другому — так, как это делает ребенок, посыпая сладкое пирожное карамельными крошками. В конце я прочитала: «Покажись еще раз, и я тебя достану. Тебе не видать Люка, так что можешь его забыть. Я никогда не расскажу тебе, где он. Эван».
Лицо загорелось от возмущения.
— А по-моему, над этой фальшивкой трудился четвероклассник.
— Подпись кажется действительно качественной. Хотя…
Детектив взял написанное мной заявление.