– Не спится?
Наверное, лишь из-за занимавших его терзаний он не подпрыгнул в очередной раз от голоса фон Вегерхофа совсем рядом; стриг так же стоял у стены, так же привалившись к ней спиною, и прозрачные глаза сейчас слабо посверкивали отраженным лунным светом.
– И ты здесь, – неопределенно отозвался Курт, и тот передернул плечами:
– Я тут уже был, когда ты столь стремительно и внезапно возник – я даже, веришь ли, перепугался. Поначалу я решил, что ты тренируешься являться ниоткуда, но, судя по твоей бледной и недоброй физиономии, на свежий воздух ты вышел остудиться. M’est avis [177] , не обретя возможности остудить этот пыл в ином месте.
– Слушай, – поморщился Курт, – не знаю, что на тебя сегодня нашло, но… Я не могу сказать тебе, чтобы ты ушел – я не в своем доме, уходить сам тоже не желаю – хочу побыть, в самом деле, на свежем воздухе, но если уж и ты хочешь быть тут – будь молча, сделай одолжение.
– Нет. Пожалуй, я все же уйду; сегодня, вопреки твоим гнусным подозрениям, я намереваюсь отоспаться, что и тебе советую, коли уж тебе так или иначе выпал на это шанс и нет другого выхода. Желаю добрых снов. Судя по завершению вечера, сны у тебя сегодня должны быть увлекательными.
Несколько мгновений он смотрел в спину фон Вегерхофа молча и, неожиданно для самого себя, окликнул вдруг:
– Александер.
Стриг остановился, обернувшись, и сделал один шаг обратно, глядя с выжиданием; Курт вздохнул.
– Что это мы сейчас делаем? – осведомился он, и когда взгляд напротив стал вопросительным, продолжил: – Скажи-ка мне на милость, это мы с тобой что же – вздорим из-за женщины? То есть, меня угораздило попасться под руку ревнивому стригу?.. Александер, брось, это же глупо.
Еще миг тот стоял все так же неподвижно, не говоря ни слова, и, наконец, вздохнул, медленно возвратясь обратно и вновь остановясь в трех шагах в стороне.
– Глупо, – кивнул фон Вегерхоф с невеселой усмешкой, не глядя на собеседника. – Учитывая, с каким рвением я исполнял работу… как ты сказал?.. «грязного сводника»…
– Ты что – серьезно? – проронил Курт растерянно. – Ты же…
– Да? – подбодрил стриг, когда он запнулся. – «Я» – что?.. Молчишь? И молчи. Я знаю, что ты можешь сказать, можешь – но не скажешь. Я скажу. Во всех прениях подобного рода у меня заведомо меньше прав добиваться своего. Объективно говоря, мне незачем это делать. Тебе есть куда спешить, есть причина опасаться, что в будущем станешь жалеть об упущенном, о том, что, быть может, никогда более не увидишь, не узнаешь, не встретишь, не испытаешь… Я увижу. Когда-нибудь. Лет через десять, двадцать… пятьдесят, на худой конец. Если мне не удается с наскока взять то, что мне хочется – я могу и отступить. Когда-нибудь будет другое. Может статься, даже и получше в некоторых отношениях. От того, что мне не достанется то, что я хочу (а вчера это стало очевидно), ничего ужасающего не произойдет. Солнце не погаснет от того, что мне предпочли вздорного мальчишку. Земля не разверзнется, сердце не остановится, жизнь не утратит смысл, птицы не умолкнут и мир не перевернется… Обидно? Да. Досадно. Неприятно. Тут уж ничего поделать нельзя; я все-таки какой-никакой, а – человек. И не меньше фон Лауфенберга не люблю проигрывать.
– Heureux au jeu, malheureux а l’amour [178] , – усмехнулся Курт и неловко умолк, встретив взгляд стрига. – Гм… Вот уж не думал, что все настолько серьезно… В конце концов, все это не имеет значения. Я ведь не к венцу ее увел. И скоро уеду; дело окончено. Согласно твоей логике – у тебя впереди уйма времени… ну, пока она не покрылась морщинами и не стала добычей, которую уже не захочется взять. Мы ведь с ней более не свидимся, и никакой трагедии в происходящем нет.
– Однако, как я вижу, ты так не полагаешь, – заметил фон Вегерхоф уже без прежней насмешки и почти с состраданием. – Что случилось? Тебя развернули?
– Можно сказать и так, – ответил Курт неохотно. – Если говорить точнее – я ткнулся носом в запертую дверь.
– Она сказала «приходи» и не впустила? – с удивлением переспросил стриг. – Не мог я так ошибиться; я был уверен, что с тобой она подобного фокуса не выкинет.
– Ну, – смутился Курт, – по правде сказать, сегодня она такого не говорила… Просто я подумал…
– Ах, вот оно что, – протянул фон Вегерхоф с усмешкой. – Ты подумал. В таком случае, Гессе, в очередной раз попирая собственное светлое чувство, я возьму на себя роль утешителя. Оцени это – я мог бы поглумиться и оставить тебя в этом греющем мою душу состоянии.
– Я оценил, – отозвался он хмуро. – Только утешений не надо, иначе меня вывернет. Все случилось, как должно было, я другого и не ждал.
– Не храбрись. Выходит скверно. А выглядит – и того хуже – жалко… Гессе, если тебя не звали, это не означает ничего, кроме того, что тебя – не звали. Знаешь, почему? Потому что, как ты верно заметил, дело окончено, а точнее – близится к окончанию, а при завершении расследований чего только не случается, уж тебе ли этого не знать. Завтра к ночи в Ульме будет зондергруппа; что может произойти еще, что придется сделать или не сделать, неизвестно, а потому, Гессе, она легла спать. Отдыхать, понимаешь? Люди иногда это делают. Замечу, что и я сейчас сказал тебе правду – даже я намерен отоспаться. И тебе, вместо того, чтобы предаваться терзаниям, полагалось бы поступить так же. Не бродить по ночной галерее, как привидение, не смотреть в небо с тоской и не злобствовать на изменчивую женскую натуру, а – отдыхать. Набираться сил перед тем, что будет впереди.
– А ничего впереди нет, – возразил Курт удрученно. – Приедут удалые парни и повяжут нашего подозреваемого. Убьют Арвида. Я соберусь и уеду. Вот что будет.
– Бедняга, – усмехнулся стриг. – Облапошили во всем. Какие-то вояки отнимают у тебя самую увлекательную часть дела, а твоя женщина изменяет тебе с подушкой. Есть от чего впасть в уныние… В постель, Гессе. Поверь мне, сейчас это для тебя самое лучшее, учитывая прошлую ночь, полную бодрствования и напряженного физического труда.
– Быть серьезным долго ты просто не умеешь? – вяло усмехнулся Курт. – Или не хочешь?
– Ни к чему, – передернул плечами фон Вегерхоф. – От этого одни только неприятности, как ты сам себе доказал этим вечером… Словом, ты меня слышал. Ты – поступай, как хочешь. Лично я – спать. Bonne nuit, malheureux а l’amour [179] .
Ночь доброй не была. Однако справедливости ради стоило заметить, что не была она ни полной тоски, ни посвященной мыслям о несбывшихся желаниях и обманутых надеждах, ни бессонной – вопреки собственным ожиданиям, в сон Курт провалился разом и глубоко.