Крис чувствовал себя лишним.
— Вы можете их прочитать? — спросил он в конце концов.
— По-настоящему — нет. Тут слишком много значков. Но то, что здесь написано, уже давно переведено. Есть целая наука, занятая расшифровкой этой письменности. Как-никак число значков, символов и иероглифов, которые в ней применяются, достигает двух тысяч…
— Кто же способен это запомнить? — вырвалось у Зарентина.
— …и поэтому позднее было сокращено приблизительно до шестисот. Нормальный писец к тому времени владел, как правило, двумя сотнями различных клинописных значков.
— Тоже немало, — проворчал Зарентин, думая об алфавите с его двадцатью шестью буквами, которыми обходятся сегодня.
— Вот именно. И надо еще знать, что одинаковые значки могут иметь разные значения, смотря по тому, в каком контексте они употребляются. Солнце означает одновременно день, светлое и приветливое. А рот и вода вместе создают слово «пить».
— Откуда эти таблички? Вырыты из могилы и потому такие ценные? Из царской гробницы?
— Эти — из особого сундучка, — сказал антиквар после некоторого раздумья. — Месопотамия — это не Египет. В отличие от Египта со множеством гробниц фараонов, в Месопотамии почти не найдено царских могил. Те, что найдены, тоже, правда, были обустроены по-царски. В царских гробницах Ура находили целые колонны колесниц, царских слуг, умерших вместе со своим господином, украшения, золото и, разумеется, глиняные таблички. В этом отношении по сей день ничего не изменилось.
— Что вы имеете в виду?
— Если уж оболочка смертна, то хотя бы деяния правителей должны быть бессмертны. Письменность хоть и развилась поначалу для записи хозяйственных фактов, однако храмовые жрецы и цари быстро смекнули, что таким образом можно сохранить собственные подвиги. Они увековечивали эти подвиги на табличках. То же самое делают и наши короли, неважно, в какой форме.
— Значит, эти таблички — из Ура?
— Нет. Более старые происходят из Киша, однако были найдены в Вавилоне и потом украдены.
Крис ждал. Он чувствовал, что Форстер уже близок к тому, чтобы высказать ему то, что лежало у него на сердце.
— Я внук вора и убийцы. — Форстер испытующе посмотрел на Криса, ожидая реакции отторжения. — Это вас шокирует?
— Нет. — Крис посмотрел ему прямо в глаза и отрицательно помотал головой: — Для этого я слишком многое пережил в полиции. Кроме того, ведь сами вы не убивали.
— Совсем недавно вы собирались уйти.
— Я еще не решил. Если бы вы убивали, я бы точно ушел. В настоящий момент мне просто не терпится узнать, что вы мне расскажете. Признаюсь, меня все это начинает занимать.
Старик кивнул:
— Мой дед похитил таблички и другие ценности в Вавилоне и ради этого убил троих человек. Поэтому я и хочу принести покаяние.
— В убийстве?
— Нет! В краже.
Крис тряхнул головой:
— И когда это было?
— Целую вечность назад. В 1916 году. Он украл плитки у двух расхитителей гробниц и вместе с другими награбленными ценностями надежно спрятал. Потом бежал с ними в Испанию. Там он убил своего сообщника, начал новую жизнь под фамилией Форстер и потом еще раз перебежал в Швейцарию. Оттуда он распродавал свои сокровища коллекционерам по всему миру, сколотил на этом состояние и утвердился в качестве антиквара. А вот эти сокровища он не продал, потому что они имеют совершенно особенное значение.
— И какое же?
Форстер пропустил вопрос мимо ушей.
— Он женился, потом родился мой отец и продолжил дело торговли антиквариатом, которое передал мне. Мы специализировались на археологических находках с Ближнего Востока и из Египта.
— Наша недавняя поездка в Дубай тоже была частью вашего «покаяния»? — осенило Криса. Он вспомнил замечание Форстера в конце той поездки: переговоры велись не о цене, а о том, каким образом выставлять некий предмет искусства.
— Если угодно — да.
Крис смотрел в бледно-голубые глаза антиквара и видел насмешливый взгляд, излучающий превосходство и уверенность, какие человек чувствует только тогда, когда все его битвы уже проиграны.
Крис с огорчением думал о том, чему научился, должно быть, еще в отделе убийств: душа человека — потемки, и никто не носит на лице печать убийцы или вора.
— Не знаю, хочу ли я еще выполнять ваше поручение.
Ведь за заданием по-прежнему скрывалась глубокая, темная пропасть. Форстер осветил своей исповедью пока лишь самую верхнюю часть.
— Неужели вы так ничего и не поняли? — в ярости прошипел Форстер. — Не забывайте: я хочу совершить покаяние. Шесть табличек пришли к нам из времен Навуходоносора, остальные шесть — из третьего тысячелетия до Рождества Христова. — Он кряхтя поднялся из кресла и снова оперся о свою клюку. — Я уверяю вас: эти шесть — древнейшие таблички с клинописью, какие только были найдены до сих пор. Нигде в мире нет ничего подобного. Вы понимаете, почему я не хотел вызывать сюда полицию? Ведь я приглашаю вас не в сообщники в преступлении, ваша помощь нужна мне для того, чтобы вернуть эти предметы туда, где им положено быть. — Карл Форстер, тяжело дыша, протопал к другой витрине. — Так поможете вы мне, черт возьми, совершить покаяние и возвратить эти ценности?
— Куда, в Вавилон? В Ирак? — Крис отрицательно покачал головой. — Это же самоубийство.
— Нет. — Карл Форстер тоже помотал головой: — Там от них и следа не останется через несколько дней. Вы же знаете, что творится после войны в Персидском заливе. Хаос. Разграбление музеев. Нет уж. Вот вы вспомнили о нашей поездке в Дубай… Тогда речь шла о статуэтке из раскопок Ассура. Ценная статуэтка, да, но в сравнении с этими находками просто мелочь. Хотя была твердая договоренность, на каких условиях я ее возвращаю, эти условия не были выполнены! — Форстер в ярости ударил клюкой об пол: — Предметы нельзя возвращать туда, где они были найдены. Это все равно что потерять их. Есть только одно-единственное место, где они будут в безопасности. И вам придется отправиться туда, где эта часть наследия Вавилона будет сохранена.
Форстер неуверенно потопал дальше и остановился перед следующей витриной. Там на песчаном ложе лежали три кости.
— Ну? Ваше решение?
Крис разглядывал кости. Они были не особенно крупные. Две сантиметров по десять в длину, третья немного длиннее. То были остатки костей, части с обломанными концами.
Крис вдруг вспомнил времена своей службы в полиции. Фиксация следов во многом напоминала кропотливую работу составления паззла. Кости были при этом совершенно особой темой. Судебные эксперты всегда ругались, когда им приходилось делать заключение по костям. Особенно если истлевшие мягкие части, которые еще хоть как-то годились для исследования, уже отсутствовали.
С первого взгляда почти невозможно было установить, человеческие это кости или кости животных. Почти невозможно было определить, как долго эти кости уже пролежали на месте их находки. Месяц, год, три столетия? Может, кто-то закопал их в другом месте, а какое-нибудь животное вырыло и уволокло?