Джесмин с ужасом вспоминала тот вечер, когда Анна спросила ее, смогла бы она пойти на такую жертву.
— Я не могу ответить на этот вопрос. Даже чисто гипотетически. Я не могу просто сказать: да, я это сделаю. Я смогу ответить, только если дойдет до конкретного дела. Все остальное, на мой взгляд, нечестно. А почему ты спрашиваешь?
И Анна безутешно разрыдалась.
— Я решила отдать мою левую долю печени. Для моего сына! — выкрикнула она сквозь слезы. — Но из этого ничего не вышло! У меня другая группа крови. А условие пересадки — одна группа.
Два дня Джесмин бродила по родным лесам, как оглушенная, а потом подвергла себя обследованию, от результатов которого все зависело. Но и ее группа крови не подошла, и она была избавлена от самого тяжелого решения в своей жизни.
Еще одна надежда забрезжила, когда показалась возможной трансплантация левой доли чужой взрослой печени. Однако предоперационное иммунологическое обследование прошло отрицательно. Проба на перекрестную совместимость из сыворотки реципиента и белых кровяных телец донора показала абсолютную непереносимость. Трансплантация оказалась бы смертельной.
Последней надеждой Анны было то, что ее сыну поможет генная терапия.
— Джесмин, зря, что ли, ты работаешь в такой организации? Тебе ведь лучше знать, как далеко вы продвинулись. Ты же можешь разведать, где проходит испытания программа с новыми медикаментами, которые спасут моего сына! Прошу тебя! Иначе он умрет! Даже если вы используете святую воду — дай нам знать. В какой бы части света это ни происходило.
Анна кричала, грозила, негодовала, плакала, она молила, она обнимала, прижимала к себе, чуть не душила, отталкивала и валилась в истерическом плаче.
Джесмин порасспросила в концерне Тайсэби и поспособствовала контакту.
Она тряхнула головой, отгоняя эти воспоминания, и снова вслушалась в спокойный голос Жака Дюфура:
— А что с отцом? Почему он не предложил себя в качестве донора?
— Он исчез вскоре после родов. Сын так нуждается в нем, а его — нет. — Анна так скрипнула зубами, что Джесмин пробрало до мозга костей.
Джесмин неуверенно взглянула на врача. Дюфур показался ей странно задумчивым и нерешительным, он то и дело смотрел на стол.
Там лежало еще нетронутое заявление о согласии. Строка подписи была помечена точками. Пункт о юридических гарантиях в пользу врачей был обведен рамочкой и набран жирным шрифтом.
— Прежде чем вы это подпишете, мы предпримем еще кое-какие обследования, — вдруг сказал Жак Дюфур. — Из-за этого начало терапии задержится на несколько дней. Но я хочу быть совершенно уверен.
* * *
Кельн
Вторник
— Кто это? — спросил женский голос.
— Профессор Зельнер?
— Кто говорит?
Крису понадобилась одна секунда, чтобы справиться с эффектом неожиданности.
— Слово «Вавилон» вам о чем-нибудь говорит? На раннее утро минувшего понедельника у вас была запланирована встреча. К сожалению, она не смогла состояться.
— Кто это? Если вы не скажете, кто вы, я положу трубку.
Тон был спокойный, решительный, последовательный. Самоуверенность этой женщины сквозила в каждом слоге.
— Речь идет о передаче древностей в Музей Передней Азии. — Крис напряженно ждал, какая будет реакция. Он слышал ее тяжелое дыхание, как будто она поднималась вверх по лестнице. Потом щелкнуло. Связь прекратилась.
Крис нажал на кнопку повтора набора. Занято.
Он выругался. Потом горько рассмеялся. С чего это он взял, что все должно пройти как по маслу? Через полчаса он наконец опять услышал в трубке этот прокуренный голос.
— Почему вы бросаете трубку? Если бросите еще раз, это будет решение в пользу Лувра. Артефакты у меня.
Там помолчали.
— Вы не тот, с кем велись переговоры до сих пор.
— Верно. Ваш прежний контакт выпал из сделки. Он, скажем так, больше не имеет к ней интереса. Все полномочия он передал мне.
В телефоне снова установилась тишина. Крис довольно ухмыльнулся. Первый барьер был взят.
— Хорошо. Мы можем попробовать, — наконец-то спокойно сказала профессорша. — Не был ли моим прежним собеседником тот человек, о котором в последние дни так подробно вещает швейцарская пресса?
Теперь онемел на какое-то время Крис.
— Почему вы так решили?
— Вы думаете, нападение на транспорт с ассирийскими ценностями для Лувра могло остаться незамеченным? Это событие обсуждалось уже через пару часов. И пресс-конференцию сегодня утром я тоже посмотрела. Нападение на трассе А9 — это ваших рук дело?
— Нет. Кто бы ни был этот нападавший, он промахнулся. Не того убил. Таблички с клинописью у меня. До сих пор я ждал распоряжений. Но их теперь уже не будет… Тем не менее свою часть договора я исполню.
— Вы хотите сказать, что поездка Форстера в Берлин была еще одним отвлекающим маневром, тогда как на самом деле таблички доставляли вы?
«Да, госпожа профессор, так и считай», — подумал Зарентин.
— Вы его знали?
— Форстера? Нет. Лично — нет. — Она покашливала. — Но как антиквар он мне, естественно, известен. Человек с более чем сомнительной репутацией.
— И, несмотря на это, вы хотели у него купить.
— Это легальная сделка, — холодно сказала она.
— И что? — спросил Крис после некоторой паузы. — Теперь владелец этих предметов — я.
— Идите с ними в полицию.
— Этого я не сделаю. Наша скромная отрасль редко впутывает в свои дела полицию.
— А вы считаете, я должна в них впутываться?
— Я собственник. Это зафиксировано договором.
Опять стало тихо.
— Вы хотите денег?
— Естественно.
— Немецкое общество востоковедов и его спонсоры — не торговый дом.
— А я не самаритянин.
— Форстер собирался передать нам древности безвозмездно.
— Форстер мне сказал, что о цене условились.
В воздухе повисло напряжение, как будто мобильник передавал гигантское силовое поле.
— Наше последнее слово было сто тысяч.
— Плохая из вас лгунья, — Крис весело рассмеялся. — Чтобы не тянуть время: вы сошлись на десяти миллионах. Для перевода их на счета ЮНИСЕФ и ЮНЕСКО. В понедельник утром вы должны были взглянуть на древности, во вторник — перевести деньги, а в среду должна была состояться передача. Такова была сделка.
— Что у вас есть для передачи? — Ученая дама ни на миг не смутилась.
— Шумерские глиняные таблички.