Бедняжка Джейни. А Мелинда Уотерс — насколько велики шансы, что она жива? И как будет выглядеть, когда ее найдут?
Был почти полдень, и Майло забыл, когда ел в последний раз. Однако он не смог придумать ни одной причины, чтобы остановиться и перекусить. Да ему и не хотелось есть.
Майло вернулся в участок, раздумывая, там ли Швинн, и отчаянно надеясь, что нет. Но когда он направился к лестнице, дежурный сержант, не поднимая головы, сказал:
— Вас ждут.
— Кто?
— Сами увидите. В комнате для допросов номер пять. Что-то в голосе сержанта насторожило Майло.
— В комнате номер пять?
— Угу, — проворчал тот, не поднимая головы и продолжая заниматься своими бумагами.
Комната для допросов. Значит, кого-то там допрашивают — неужели так быстро появился подозреваемый в деле Инголлс? Неужели Швинн снова решил проделать все в одиночку?
— Я бы не стал заставлять их ждать, — сказал сержант и что-то записал, в глаза Майло он по-прежнему не смотрел.
Майло заглянул через перегородку и увидел, что он решает кроссворд.
— Их?
Никакого ответа.
Майло быстро прошел по ярко освещенному коридору, вдоль которого располагались комнаты для допросов, и постучал в дверь под номером пять. Ему ответил голос, не принадлежавший Швинну.
— Войдите.
Он открыл дверь и оказался лицом к лицу с двумя высокими мужчинами лет тридцати с лишним. Оба широкоплечие, симпатичные, в отличных черных костюмах, накрахмаленных белых рубашках и синих шелковых галстуках.
Прямо близнецы Боббси , если не считать того, что один из них был белым — скорее всего шведом, судя по розовой коже и коротким пшеничным волосам, а другой — черным, точно ночь.
Вместе они занимали всю крошечную душную комнатку, выстроив линию обороны, состоящую из двух человек. Афроамериканец открыл дверь. У него была гладкая круглая голова в аккуратной шапочке коротко подстриженных бритвой волос и сияющая синевой черная кожа без единого намека на растительность. И холодные жесткие глаза военного инструктора. Губы словно прорезаны на поверхности смолы, под которой зияла яма без дна.
Розовый стоял в дальнем конце маленькой комнаты, но заговорил первым:
— Детектив Стеджес. Садитесь.
Пронзительный голос с интонациями северянина — Висконсин или Миннесота. Он указал на единственный стул в комнате, складной, металлический, стоявший у ближнего конца стола лицом к одностороннему зеркалу. Никто даже не пытался ничего скрывать, и каждый подозреваемый знал, что за ним наблюдают. Вопрос состоял только в том — кто? Теперь этот же вопрос мучил Майло.
— Детектив, — сказал неф и кивнул ему на кресло для подозреваемых.
На столе стоял большой уродливый катушечный магнитофон, точно такого же цвета, как и костюмы близнецов — словно они решили провести психологический эксперимент. Догадайтесь, кому они отвели роль морской свинки…
— Что происходит? — спросил Майло, оставаясь в дверях.
— Входите, и мы вам скажем, — заявил Розовый.
— А как насчет того, чтобы представиться по всем правилам? — спросил Майло. — Хотелось бы знать, кто вы такие и что здесь делаете?
Он удивился собственной уверенности.
Черные костюмы не удивились. Оба приняли чрезвычайно довольный вид, как будто Майло подтвердил их подозрения.
— Пожалуйста, входите, — сказал черный, придав суровости слову «пожалуйста».
Он подошел к Майло и остановился в нескольких дюймах от его носа, Майло уловил запах дорогого лосьона после бритья с цитрусовыми добавками. Афроамериканец оказался выше Майло — шесть футов четыре или пять дюймов, Розовый тоже был внушительных размеров. Майло считал, что рост — одно из преимуществ, которым наградил его Господь, и по большей части он помогал ему избегать ненужных ссор. Однако, похоже, сегодня выдался не совсем подходящий день для использования этого преимущества, решил Майло, глядя на парней и вспомнив вагнеровскую фигуру доктора Шварцман.
— Детектив, — повторил черный.
Его лицо было на удивление бесстрастным — маска африканского воина. И глаза. В них Майло увидел уверенность и понял, что этот тип привык командовать. Очень необычно. Со времени бунта в Уоттсе в отделе произошли кое-какие изменения, но по большей части поверхностные — исключительно для вида. Начальство не любило черных и мексиканцев и направляло их патрулировать районы с самым высоким уровнем преступности. Причем с минимальными шансами на повышение. Но этот тип — в хорошем костюме из дорогой шерсти, строчкой на лацканах, сшитом явно на заказ, — что он сделал, чтобы подняться по служебной лестнице, и кто он такой?
Он шагнул в сторону, когда Майло вошел в комнату, и утвердительно кивнул:
— Вы хотели, чтобы мы представились. Я детектив Брусард, а это детектив Поулсен.
— Отдел внутренних расследований.
— А теперь мы объясним, зачем вы нам понадобились, — улыбнулся Брусард. — Вам лучше сесть.
Майло сел на складной стул.
Поулсен остался в дальнем углу комнаты, но все равно находился достаточно близко от Майло. Настолько близко, что тот мог сосчитать поры у него на носу. Если бы они у него имелись. Как и Брусард, он выглядел так, словно сошел с плаката, призывающего вести здоровый образ жизни. Брусард встал справа от Майло, так, чтобы тому пришлось вывернуть шею, иначе он не видел его губы.
— Вам нравится работать в центральном участке, детектив?
— Вполне.
Майло решил не смотреть в глаза Брусарду, сосредоточить внимание на Поулсене, но оставаться начеку и помалкивать.
— Вам нравится заниматься расследованием убийств? — спросил Брусард.
— Да, сэр.
— А что конкретно вам нравится в этой работе?
— Решать задачи, — ответил Майло. — Сражаться со злом.
— «Сражаться со злом», — повторил Брусард так, словно его поразила оригинальность ответа. — Значит, вы считаете, что зло под названием «убийство» можно победить?
— Не в строгом смысле слова.
Майло начал чувствовать себя так, словно вернулся в университет и участвует в очередном семинаре, на котором профессор Милрад пытается сорвать свое дурное настроение на беззащитных студентах.
Поулсен изучал свои ногти. Брусард продолжал:
— Вы хотите сказать, что вам нравится, когда торжествует справедливость?
— Именно…
— Торжество справедливости, — вмешался Поулсен, — цель любой полицейской работы.
— Естественно, — подтвердил Брусард. — Однако бывают случаи, когда до справедливости дело не доходит.