Стейси умолкла. Ее грудь вздымалась и опускалась. Нога нервно застучала по полу. Указательный палец правой руки опять нащупал больное место, изогнулся, почесал ранку, отдернулся назад.
— Наверное, нам все же следует поговорить о моем так называемом будущем, — вдруг заявила Стейси, хватая зеленую книгу. — Но сначала можно я схожу в туалет?
Она отсутствовала десять минут. Через семь минут я начал беспокоиться; у меня даже мелькнула мысль пойти проверить, не ушла ли Стейси из дома. Наконец она вернулась. Теперь ее волосы были забраны в толстый хвостик, губы блестели свежей помадой.
— Итак, начнем, — сказала она. — Колледж. Учеба. Отсутствие цели в жизни.
— По-моему, ты повторяешь чьи-то слова.
— Так говорят папа, учителя в школе, брат — все. Мне скоро будет восемнадцать, можно сказать, я уже взрослая, так что уже пора окунуться во все это — мечтать о карьере, составить список внеклассных занятий, сочинять хвалебное резюме. Готовиться преподать себя с лучшей стороны. Но это... насквозь лживо. Все мои одноклассники целыми днями просиживают за учебниками. Я так не делаю, поэтому для них я инопланетянка.
Она принялась рассеянно листать зеленую книгу.
— Тебе это неинтересно? — спросил я.
— Я не хочу этим заниматься. Честное слово, мне все равно. Доктор Делавэр, я хочу сказать, ведь в конечном счете я куда-нибудь все равно попаду. Разве имеет какое-нибудь значение, куда именно?
— А разве не имеет?
— Для меня нет.
— Но все вокруг твердят, что ты должна задуматься о будущем.
— Или в открытую, или... в общем, это висит в воздухе. Этим пронизана атмосфера. Вся школа разделена надвое — в социальном плане. Или ты бездельник, и ничего хорошего тебе в жизни не светит, или ты зубрила и должен стремиться в Стэндфорд или университеты Лиги плюща. Я вроде как отношусь к зубрилам, потому что у меня хорошие оценки. Так что мне следовало бы сидеть уткнувшись в учебники, готовиться к ТАСу [3] .
— Когда у тебя ТАС?
— Я его уже прошла. В декабре. Мы так сделали всем классом — просто чтобы набраться опыта.
— И сколько ты получила?
Стейси снова вспыхнула.
— Тысячу пятьсот двадцать.
— Фантастический результат!
— Вы будете удивлены, но в Стэндфорде тем, кто получил меньше тысячи пятисот восьмидесяти, приходится проходить ТАС заново. У нас один парень даже заставил своих родителей написать, что он индеец, чтобы воспользоваться какими-то льготами для национальных меньшинств. Точно я не знаю.
— Как и я.
— Я совершенно уверена, что если бы нашим старшеклассникам предложили убить кого-то в обмен на гарантию поступления в Гарвард, Стэндфорд или Йель, большинство согласилось бы.
— Весьма жестоко, — заметил я, пораженный выбранным Стейси сравнением.
— Мы живем в жестоком мире, — согласилась она. — По крайней мере, так мне постоянно твердит отец.
— Он хочет, чтобы ты снова прошла ТАС?
— Папа делает вид, что не оказывает на меня никакого давления. Однако он ясно дал мне понять, что если я захочу повторно пройти ТАС, он оплатит все расходы.
— Что тоже является давлением.
— Наверное. Вы встречались с папой... Какой он?
— Что ты хочешь спросить?
— Вы с ним поладили? Папа назвал вас очень толковым, но в его голосе было что-то такое... словно он в вас не до конца уверен. — Стейси вскинула голову. — Мне надо замок на рот вешать... Мой папа сверхактивный, ему постоянно требуется двигаться, думать, что-то делать. Болезнь мамы просто свела его с ума. Прежде они вели активный образ жизни — бегали, ходили на танцы, играли в теннис, путешествовали. А когда мама отошла от жизни, папа остался совсем один. И это выводило его из себя.
Это было произнесено безучастным тоном, словно клиническое заключение. Наблюдатель в семье? Дети нередко берут на себя эту роль, потому что так гораздо проще, чем принимать участие в происходящем.
— Нелегко ему привилось, — заметил я.
— Да, но в конце концов папа научился.
— Чему?
— Заниматься всем сам. Он рано или поздно ко всему приспосабливается.
В этих словах прозвучало обвинение. Моим следующим вопросом стала поднятая бровь.
— Папа считает, что лучший способ борьбы со стрессом — постоянно быть в движении, — сказала Стейси. — Ему приходится много разъезжать. Вам ведь известно, чем он занимается, да?
— Недвижимостью.
Она покачала головой, показывая, что я ошибаюсь, но вслух произнесла:
— Да. Но только той, что приносит владельцам одни расходы. Папа делает деньги на чужих ошибках.
— Теперь понятно, почему он считает окружающий мир жестоким.
— О да. Жестокий мир разорений.
Деланно рассмеявшись, Стейси печально вздохнула. Положив свою книгу на край стола, она отодвинула ее от себя. Опустила руки на колени. Расслабленная. Беззащитная. Вдруг она ссутулилась, как самый обыкновенный подросток, и мне показалось, что ей действительно приятно сидеть здесь.
— Папа называет себя бессердечным капиталистом, — сказала она. — Вероятно, потому, что так его называют все окружающие. На самом деле он очень собой гордится.
Голос ровный и монотонный, словно бубнящее гудение монаха. С небольшой горчинкой презрения. Стейси высмеивала своего отца перед совершенно незнакомым человеком, но делала это просто очаровательно. Такое, как правило, происходит тогда, когда наконец снята крышка с кастрюли, в которой все давно кипит.
Я молчал, ожидая продолжения. Закинув ногу на ногу, Стейси еще больше ссутулилась и взъерошила волосы, придавая себе беззаботный вид. Она пожала плечами, словно говоря: «Теперь ваша очередь».
— Насколько я понял, тебя не очень-то интересует недвижимость.
— Как знать? Я подумываю о том, чтобы стать архитектором, так что вряд ли я ее ненавижу. На самом деле я совершенно спокойно отношусь к бизнесу, совсем не так, как многие мои одноклассники. Просто я бы предпочла строить, чем быть... Я бы предпочла что-то производить.
— Предпочла чему?
— Я чуть было не сказала: «чем быть мусорщиком», но это было бы несправедливо по отношению к моему отцу. Он ни под кого не подкапывает. Просто выжидает удачный случай. В этом нет ничего плохого, но мне бы не хотелось этим заниматься. Хотя, на самом деле, я понятия не имею, чем бы мне хотелось заниматься. — Она позвонила в воображаемый колокольчик. — Дзинь-дзинь, прозрение, отзовись! У меня нет цели в жизни.