— Убийца воспользовался картонными листами, а затем убрал их из окон, — заметил я. — Он хотел, чтобы труп обнаружили. Выставил его напоказ. Аккуратные ровные разрезы, фургон, оставленный на виду. Смотрите, что я сделал. Смотрите, с кем я это сделал.
Майло мрачно уставился в землю. Я мысленно представил себе кровавую бойню. Стремительный мощный натиск, затем обстоятельное препарирование еще живого человека на обочине дороги, окутанной мраком. Молчаливый убийца сосредоточенно превращает в импровизированную операционную грузовое отделение фургона. Ему известно, что это место безлюдное. Он работает быстро, умело, успевая сделать все задуманное — то, о чем он мечтал.
У него хватает времени и на то, чтобы вставить в вены капельницы. Положить палец Мейта на включатель.
Он буквально плавает в крови, однако ему удается ускользнуть, не оставив ни единого алого пятнышка. Он подметает за собой дорогу... Мне еще не приходилось сталкиваться с таким расчетливым хладнокровием.
— В какой позе был обнаружен труп?
— Лежал на спине около переднего сиденья.
— На матраце, который захватил сам Мейт, — сказал я. — Он приготовил фургон, но воспользовался им убийца. Вот как все обернулось. Можно сказать, сотрудничество.
Майло обдумал мои слова.
— Есть еще один момент, о котором не следует распространяться: убийца оставил записку. Обыкновенный лист белой бумаги размером восемь на одиннадцать дюймов, приколотый к груди Мейта. Приколотый в прямом смысле: шпилькой из нержавеющей стали к грудной кости. На нем напечатано на принтере: «Счастливого пути, ненормальный ублюдок».
Услышав шум машины, мы обернулись. С запада на дороге, ведущей вниз к Энчино-Хиллс, появился огромный белый «мерседес». Сидевшая за рулем женщина средних лет, держа скорость сорок миль в час, проехала мимо нас, поправляя макияж, даже не взглянув в нашу сторону.
— Счастливого пути, — повторил я. — Намек на фразу Мейта. От всего этого несет издевкой, Майло. Возможно, именно поэтому убийца, перед тем как выпотрошить Мейта, сперва его оглушил. Поставил спектакль из двух действий, пародируя методику Мейта. Сначала усыпить, затем убить. Но только вместо тиопентала кусок трубы. Грубый шарж на ритуал доктора Смерть.
Майло заморгал. Утренний полумрак превратил его глаза цвета сочной листвы в выцветшие оливки из коктейля.
— Ты говоришь, этот тип играл во врача? Или он наоборот ненавидит врачей? И хочет выдать какое-то философское утверждение?
— Возможно, записка была оставлена для того, чтобы внушить тебе, будто убийца перенимает философию Мейта. Быть может, он даже уверяет самого себя, что им двигала именно эта причина. Но в действительности это не так. Ну да, многие не одобряли то, чем занимался Мейт. Я даже мог бы себе представить, что какой-то особо рьяный фанатик пальнул бы в него в упор или попытался его взорвать. Но то, что ты мне описал, выходит за рамки простого расхождения во взглядах. Наш голубчик получил наслаждение от самого процесса. От постановки, игры в этом театре смерти. Учитывая крайнюю жестокость и тщательный расчет, я не удивлюсь, если этот тип уже занимался чем-либо подобным.
— Если и так, то засветился он впервые. Я уже навел справки в архиве, там ничего похожего. Сотрудник, с которым я разговаривал, сказал, что в данном случае присутствуют элементы двух типов серийных маньяков.
— Ты говорил, ампутация была проведена неумело, — сказал я.
— Таково мнение коронера.
— Вполне возможно, наш мальчик безуспешно пытался проявить себя в области медицины. И затаил на нее злобу. Например, это исключенный студент-медик, пытающийся доказать всему свету, какой он способный.
— Возможно, — согласился Майло. — Однако, опять же, Мейт был дипломированным врачом, однако мастером своего дела его никак нельзя было назвать. В прошлом году он удалил одному из своих «путешественников» печень и отвез ее в муниципальную больницу. Обложил льдом и засунул в походный термос. Печень эту все равно никто бы не принял, учитывая ее происхождение, но это был просто мусор. Мейт все сделал не так как нужно: искромсал кровеносные сосуды, превратил орган в кусок мяса.
— Врачи, оперирующие от случая к случаю, быстро забывают то немногое, чему их учили в институте, — заметил я. — Почти всю свою жизнь Мейт был канцелярским работником, перебирался из одного ведомства в другое. А когда произошел этот случай с печенью? Я о нем первый раз слышу.
— В прошлом декабре. Ты о нем ничего не знал, потому что о нем никто не распространялся. Кому это было нужно? Только не Мейту, который стал бы на всеобщим посмешищем. Но и не прокуратуре. Там уже отчаялись расправиться с Мейтом, но и бесплатную рекламу ему уже тоже надоело делать. Я узнал обо всем случайно, потому что коронер, производивший вскрытие Мейта, слышал у себя в морге рассказы про эту печень.
— Похоже, я не отдал убийце должное, — заметил я. — Ему пришлось действовать в тесном грузовом отсеке, впотьмах, торопясь. Вполне вероятно, он допустил и другие оплошности помимо тех случайных порезов. Возможно, он поранился, и тогда в нашем распоряжении есть его биохимия.
— Твоими бы устами да мед пить. Лабораторные крысы облазили каждый дюйм фургона, но пока им удалось найти только кровь Мейта. Первая группа, резус положительный.
— Единственное его заурядное качество.
Я вспомнил, как увидел Элдона Мейта по телевидению. Я следил за его карьерой, поэтому постарался не пропустить пресс-конференцию после очередного «путешествия». Доктор Смерть оставил коченеющий труп женщины — практически все его клиенты были женщинами — в мотеле на окраине города, а затем сам явился в прокуратуру, чтобы «сообщить о случившемся властям». Мое личное мнение: похвастаться. Торжеству Мейта не было предела. Именно тогда один из журналистов упомянул о дешевых гостиницах. Мейт, побагровев, выпалил фразу про Иисуса.
Несмотря на возмущение общественности, окружной прокурор не предпринял никаких действий по поводу этой смерти. Пять предыдущих оправданий показали, что выдвигать против Мейта обвинения бесполезно. Доктор Смерть чувствовал себя триумфатором. Он бахвалился своими подвигами словно избалованный ребенок.
Маленький круглый лысеющий человечек лет шестидесяти с одутловатым лицом и высоким визгливым голоском уличного торговца издевался над системой правосудия, перед которой он был неуязвим, бросаясь с нападками на «рабов лицемерной клятвы». Свою победу он провозглашал бессвязными предложениями, одетыми в броню туманных слов («Мои отношения с путешественниками являют собой пример взаимного плодоношения»), останавливаясь только для того, чтобы поджать тонкие губы, которые, если не шевелились, казалось, были готовы сплюнуть. Микрофоны, засунутые ему чуть ли не в рот, вызывали у него торжествующую усмешку. Глаза Мейта горели огнем; разговаривая, он постоянно срывался на крик. Слушая его торопливую скороговорку, я почему-то вспоминал водевиль.