Мужчина в красной «тойоте» трясет головой. Он поднимает голову, словно бы через крышу старой машины видит небо. Сдает назад под одобрительные крики толпы. Удивленно и довольно улыбается. Зрители любят его. Он крутит руль. Шины взвизгивают. Из выхлопной трубы вырывается облако дыма. А потом он выжимает педаль. Машина мчится вперед так быстро, что ее даже слегка заносит. Крики толпы внезапно стихают, когда красный автомобиль, протаранив заграждение, вылетает за пределы моста, переворачиваясь в воздухе. Кажется, словно он летит целую вечность. Зависает в воздухе, а потом, словно в замедленной съемке, летит по дуге в воду навзничь, и когда крыша касается воды, то поднимает целый фонтан брызг. А потом машина уходит под воду.
На мосту воцаряется мертвая тишина, когда все звуки гаснут, а воздух становится тусклым, словно свинец. У Аднана подергиваются глазные яблоки, а сердце глухо колотится в грудной клетке. Он только что видел, как машина вылетела с Босфорского моста и упала в воду. Этого не может быть. Он подстрекал человека к самоубийству. Он и сотня других. Толпа не несет ответственности. Винить кого-то конкретного нельзя. Но его голос был среди прочих. Он тоже кричал «давай!». Этот бедолага все равно покончил бы с собой. Толпа просто дала ему то, что он хотел. Зачем выбирать для самоубийства Босфорский мост в час пик, если ты не хочешь привлечь к себе внимание? Он улыбнулся, он помахал зрителям. Ты не мог остановить его. Давай. Поезжай. Делай то, что собирался. Все остальные тоже разбредаются по машинам. А у тебя еще сделка. Кроме того, надо нанести неврологический удар своему другу. Это уже не кажется чем-то таким уж страшным, после того как ты побуждал человека свести счеты с жизнью.
Водитель грузовика качает головой и лезет обратно в кабину. Пассажиры автобуса садятся в автобус, не глядя друг на друга. Хозяйка ситикара со слезами на глазах снова ругается, она тихонько повторяет «вот ведь сволочь, сволочь», словно бы виноват самоубийца, а не она.
Мы заставили человека покончить с собой.
Вокруг Аднана запускаются один за другим двигатели. Полицейские сделали то, что требовало от них руководство, и теперь жестом разрешили потоку машин двигаться вперед. Вертолет парит над пилоном моста и опускается ниже, к воде. Вы ничего там не найдете. Босфор с его двойными течениями и темными омутами глотает все без разбора. Там погребены целые цивилизации. Парень из «тойоты» упокоится в толще трехтысячелетней истории. Выкини случившееся из головы. Сегодня День Сделки. Перестань об этом думать. Сконцентрируйся на работе. Но Аднан чувствует себя грязным, грязь скопилась между пальцев ног, между зубов, словно песок набился прямо под кожу. Грязь в крови, ощущение типа тех, что должны, по его представлениям, испытывать героиновые наркоманы, словно бы по венам циркулирует пепел. Полицейский резким взмахом велит Аднану двигаться вперед. Он переключает «ауди» на автопилот и позволяет перенести себя по мосту в Европу.
Памфлет написан на заламинированном листе формата А4 и приколот кнопкой ко входу в жилой комплекс Исмет Иненю. Лефтерес считает, что так же хорошо владеет кистью, как и пером, а потому поместил строфы памфлета в декоративную рамку из растительного узора. Это самое его лучшее произведение за многие годы, поскольку помимо прочего является акростихом, и первые буквы строк, выделенные красным, складываются в слово «РОКСАНА ПОТАСКУХА». Именно оно привлекает внимание прохожих, заставляет посмотреть повнимательнее, вчитаться и задуматься, что же за местная драма вершится за стенами, мимо которых они проходят. Но все добропорядочные женщины Эскикей, все ханым и давние жители площади Адема Деде в полном восторге. С того момента, как Бюлент поднял жалюзи и включил газовые горелки, а Айдын получил суточный запас бубликов, который ему доставил маленький японский микроавтобус, пожилые женщины слетаются сюда, словно скворцы, чтобы полюбоваться на искусство, почитать друг дружке стихи, а потом поспешно разойтись, шурша платками, как только заскрипит входная дверь. Лефтерес сидит в чайхане с открытия вопреки своей привычке и смотрит за реакцией читателей, купаясь в лучах славы и одобрения.
— Разумеется, сложность заключалась в том, чтобы использовать стиль Аттара [115] в контексте памфлета, — вещает Лефтерес за утренним чаем своим коллегам.
— Может, я что-то пропустил в классе, но не припомню в его «Беседе птиц» слов «Сосет грузинка член ослиный», — хмыкает Бюлент, собирая пустые стаканы. Он единственный из всех, кто не одобряет памфлет. Георгиос Ферентину идет вразвалку от дома дервиша. — Эй, Георгиос! Что думаешь о памфлете Лефтереса?
Лефтерес хмурится, он хотел сам с гордостью продемонстрировать свое творение. Георгиос явно озадачен. Тогда Бюлент сует ему в руки копию памфлета, которую Георгиос просматривает и отодвигает от себя.
— Очень здорово. Мастерски написано.
Не успевает Лефтерес дождаться очередной похвалы, как встревает Бюлент:
— Чай или, может, кофе с утреца, а, Георгиос-бей? Мне кажется, вы немножко расстроены, мой кофе сможет вас взбодрить.
— Это все потому, что он видел вчера вечером Ариану, — говорит отец Иоаннис. — Она приходила ко мне на всенощную.
— Не просто видел, — говорит Георгиос Ферентину. — Я ей позвонил. Говорил с ней. А сегодня мы встречаемся. В ресторане.
Теперь Лефтерес с его памфлетом отходят на второй план.
— Тогда ты пропустил все, что было тут вчера ночью, — говорит Бюлент. — Этого парня Хасгюлера забрали. — Он зазевался, стаканы переворачиваются, и ложки летят на землю. — И это была не полиция. Уж не знаю, кто эти типы, но они действовали молниеносно, выскочили из фургона, схватили его, запихали в фургон, закрыли двери и уехали. Прямо тут!
— Что? — переспрашивает Георгиос Ферентину. От новости его голова прояснилась лучше, чем от любого кофе. — Кого забрали? Зачем?
— Ну, этого парня, который видит джиннов, — говорит Константин.
— Недждета Хасгюлера? Что произошло? Это очень важно.
— Вообще-то я сам не видел, — объясняет Бюлент. — Единственный, кто видел своими глазами, тот глухой мальчишка.
— Он не глухой, — перебивает его Георгиос, а греки хором добавляют: «У него проблемы с сердцем». — Если Джан видел это, мне нужно с ним поговорить.
— Ой-ой-ой, подождите-ка, — ворчит Лефтерес. — Я только что написал гениальный памфлет, не только остроумный, но и красивый, чтобы отвлечь внимание турков от греков, и тут один старый одинокий грек собрался на встречу с девятилетним турецким мальчишкой. Нет, нет и еще раз нет.
— Ты не понимаешь, это очень важно! — кричит Георгиос. — Возможно, на кону национальная безопасность!
Но Лефтересу удалось-таки переключить всеобщее внимание на свой памфлет, он увидел молодого человека в дорогой кожаной куртке с большой сумкой на плече, который фотографировал памфлет на цептеп.
— Готов поклясться, это один из моих фанатов, которые организуют фанатские группы и сайты.