— Нет-нет, не надо! — испугался автор «Знойного прощания» и, удивляясь собственной находчивости, объяснил: — Встреча организована по спецканалам.
— Ну конечно, по каким же еще! Ах, как жаль! — она в отчаянье ломала пальцы. — Скурятин может решить все мои проблемы одним звонком. Одним! Не хотите взять меня — возьмите мои документы и передайте ему! Прошу вас!
— Х-хорошо. Это, думаю, можно…
— Когда у вас встреча?
— В двенадцать.
— Ах, какая досада! Все против меня! Бумаги у юриста. Не успею… — По розовой щеке покатилась самая настоящая слеза, искрящаяся на утреннем солнышке.
— Ну что вы… ну не надо! — Кокотов сам готов был заплакать.
— Андрей Львович, умоляю! Попросите его, скажите, что я ваша родственница, подруга, любовница, сестра, невеста… Скажите что хотите! Но пусть он прикажет Краснопролетарской межрайонной прокуратуре снова открыть уголовное дело на Лапузина по моему заявлению. Запомните?
— Запомню, конечно.
— Я лучше вам напишу. Минуту, я вам напишу, напишу…
Послышался долгий автомобильный сигнал: Жарынин сердился.
— Не надо, я запомнил: Краснопролетарская межрайонная прокуратура. Лапузин. Открыть дело по вашему заявлению.
— Понимаете, Федя дал им взятку, и они закрыли дело о махинациях с нашей общей недвижимостью. Он переписал виллу в Созополе и еще кое-что на свою дочь и жену от первого брака. Запомните!
— Запомню!
— Только про взятку ни в коем случае не говорите! Не любят они этого. Намекните…
— Намекну.
Снова послышался сигнал: соавтор терял терпение.
— Вы мой герой! — воскликнула Обоярова и обняла писателя, словно провожая на фронт. — Какой приятный у вас одеколон! Вы вообще сегодня роскошно выглядите! Ну, бегите, бегите, а то опоздаете к Скурятину!
Игровод сидел за баранкой с таким лицом, будто ждал со вчерашнего вечера.
— Я готов! — весело доложил Андрей Львович, пристегиваясь.
— Неужели вас отпустили?
— Не злитесь! Поехали! Слушайте, а как вы поведете? Вы же… — вдруг сообразил Кокотов.
— Ведите вы! — предложил Жарынин и опустил голову на руль.
— Я не умею.
— Тогда зачем вы живете?
— А давайте я позову Наталью Павловну! Она поведет. Она хорошо водит! Ей тоже нужно к Скурятину…
— А к Медведеву ей не нужно? Не бойтесь: садясь за руль, я трезвею, как устрица во льду! А вы будете протирать…
— Что протирать?
— Увидите.
И действительно, режиссер тряхнул головой, на его лице появилось знакомое выражение дорожного хищника, и машина тронулась с места. Однако вел он автомобиль без обычного лихачества, даже осторожно и — что уж совсем удивительно — молча. Не зная его, можно было подумать, что за рулем прилежный новичок шоссейной жизни, еще не научившийся болтать за баранкой. Стекла вскоре сильно запотели, и стало казаться, будто едут они в тумане. Жарынин достал из бардачка ветошь — и всю дорогу Кокотов работал протиральщиком, что не мешало радостно вспоминать кончиком носа влажную мягкость губ Обояровой.
— Писодей! — вдруг ни с того ни с сего рявкнул режиссер, когда они почти беспрепятственно въехали в Москву.
— Что? — не понял Андрей Львович.
— Писодей — это сценарист. И чтобы я больше никогда не слышал от вас ни слова о Хлебникове!
…Машину удалось припарковать только у метро «Краснопресненская». Пока сложно сворачивали с Садового кольца и искали место, Жарынину дважды позвонил Мохнач — беспокоился. Наконец режиссер воткнулся между новеньким синим «Фордом» и раскуроченными — без стекол и сидений — останками желтых «Жигулей», брошенных тут, судя по наметенной прошлогодней листве, давным-давно. Дмитрий Антонович, подгоняя соавтора, выскочил из «Вольво», на бегу пикнул брелоком, включая сигнализацию, и они во весь дух помчались в сторону знаменитого Белого дома, похожего издали на огромное мраморное надгробье русской демократии, погибшей двух лет от роду под танковыми залпами в девяносто третьем.
— Знакомые… места… — прохрипел игровод.
Бег с похмелья давался ему нелегко: берет сбился набок, по вискам и лбу струился пот, капая с кустистых бровей, а намокшая на спине замшевая куртка напоминала шкуру загнанного скакуна.
— Вы… здесь… уже… были? — толчками выдохнул Кокотов.
— Да… В девяносто третьем…
— Зачем?
— Пере… стреливался.
— С кем?
— С бейтаровцами.
— С каким еще бейтаровцами?
— Которые… там… сидели… — Жарынин оторвал руку от сердца и, задыхаясь, махнул в сторону высокого здания, что стоит напротив дома-«книжки» через дорогу.
— Я думал… это… вранье… красно… коричневых…
— А вы-то… где… были?
— Дома.
— Почему?
— Из принципа! — соврал автор «Космической плесени».
Он тоже собирался к Белому дому, но у него, как помнит читатель, не оказалась денег на метро.
— Умираю… Полцарства… за коньяк! — простонал режиссер, багрово-сизый, будто кожура спелого граната.
Из последних сил он помахал Мохначу, нервно дожидавшемуся на Горбатом мостике, где любили запоздало стучать о землю касками шахтеры, прошляпившие социализм в девяносто первом. Увидев тяжело бегущих соавторов, Вова из Коврова всплеснул руками и показал пальцем на свои золотые часы величиной с хоккейную шайбу.
— Ну что же вы! Я тут чуть инфаркт не получил! — запричитал хороший человек.
— Прости, прости… — игровод то ли примирительно обнял друга, то ли оперся на него, чтобы отдышаться. — Как… тебе… удалось?
— Я нашел ему Аркаим.
— Это на Урале?
— Да, наша уральская Помпея! Древний город, тайна, вырванная из земли. Двадцать тысяч лет!
— А зачем ему… наши Помпеи? — спросил, усмиряя дыхание, Кокотов.
— Потом, потом, мы опаздываем!
Однако хороший человек повел их не через центральную проходную, напоминающую блокпост, а в обход, вдоль черной чугунной ограды. Дорогой он успел торопливо рассказать, что Скурятин сидит сбоку, в отдельном здании, которое было выстроено в ударные сроки, пока турки восстанавливали раскуроченный снарядами Белый дом, соскребали со стен защитников и наводили гигиену евроремонта. Прежде там была небольшая раздевалка для спортсменов, тренировавшихся на Краснопресненском стадионе. Когда по команде сверху оборудовали теннисный корт и сюда стали наезжать Ельцин с Тарпищевым, раздевалку перевели на спецрежим. Шептались, будто от нового посольства США, расположенного через дорогу, заокеанцы прорыли туда подземный ход. Вынутый грунт тайно вывозили в багажниках автомобилей с дипломатическими номерами и выбрасывали за городом. Будущий президент, тогда еще только забузивший председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, мог, таким образом, оперативно сношаться с американским послом, советоваться, как поскорее покончить с тоталитаризмом, развалить СССР и обустроить Россию. Подозрений никаких. Ну, выпил-закусил человек после трех геймов, ну, отлучился в сауну, ну, прилег отдохнуть в отдельной комнатке. А сам тем временем!.. Кстати, на случай победы ГКЧП именно по этому подземному коридору Ельцин с соратниками планировал перебраться в американское посольство и отсидеться там, пока в его защиту не выступят все цивилизованные страны вместе с Шестым флотом США. Став президентом, он первое время еще наведывался к американцам по тайному ходу, но потом забурел и стал посылать к Пикерингу Гайдара или Бурбулиса. Старенькая раздевалка теперь не соответствовала его государственному статусу, и под шумок реставрации Белого дома на месте раздевалки построили скромный на вид, но довольно просторный особнячок. Ельцин и его помощники порой туда наведывались, чтобы обсудить с товарищами по общечеловеческим ценностям очередные задачи строительства капитализма в отдельно взятой стране. Только теперь по тайному ходу к ним спешили сами американцы, почуявшие, как Россия, подобно огромному леднику, начинает медленно, но верно сползать в пропасть имперских амбиций. Став президентом, Путин хотел поначалу подземный ход засыпать, но, подумав, приказал установить бронированную дверь, а ключ от нее хранил в ядерном чемоданчике, который и передал потом Медведеву. В здание же после суровой межведомственной схватки въехала очень серьезная организация.