— Мясо нормальное. Не жесткое… А что это на тебе?.. Новые туфли? У тебя есть такие туфли, черные, лакированные, но без бантика. Откуда туфли?
Светлана вздохнула — от него ничего не скроется, но какой глупый вопрос, как будто она украла туфли или, как в детстве, взяла поносить у подружки.
— Ну, Миша… — Светлана вытянула ногу, улыбалась, но голос чуть дрогнул: — Туфли, новые…
Михаил Иванович одобрительно взглянул на стройную ножку, засмеялся своим прелестным хохотком. Хохотков у него было два: первый — прелестный с подвизгиванием, так он смеялся хорошей шутке, анекдоту, и второй — раскатистый, до слез в глазах. Хохоток номер два был известен всему «Ленфильму» и означал «то, чего вы у меня просите, — не дам». Михаил Иванович был хозяин и в ленфильмовском и в своем личном хозяйстве все траты делил на необходимые и ненужные. По отношению к Светлане он не был скуповат, это было другое, ярко выраженное чувство целесообразности: домработница, приходящая раз в неделю к Виталику, — необходимая трата, он ведь не хочет, чтобы мальчик жил с ними, а черные лакированные туфли с бантиками — ненужная. В ненужных тратах Михаил Иванович был жаден так трогательно, по-детски неудержимо, ему так физически было трудно потратиться на ее одежду, что посторонний наблюдатель мог бы его пожалеть, погладить по голове, сказать «бедный ты, бедный, жадина-говядина».
…Вот и ответ на вопрос, зачем Светлане нужен был весь этот цирк, почему бы ей не отдавать свои личные деньги сыну. Отдавая свою зарплату в семейную кассу — с Вадимом ее зарплата никогда не учитывалась в семейном бюджете, — Светлана старалась утаить, что могла, соврать, что часть зарплаты «куда-то подевалась», и эти утаенные деньги тратила на себя. С Михаилом Ивановичем было полное материальное благополучие — квартира-машина-дача-мебель, но откуда же быть настоящей одежде без постоянных заграничных гастролей? Нужно покупать здесь, у спекулянтов, а он считал: новый сарай на даче — это да, а переплачивать за фирменную кофточку — это нет.
Можно осудить Светлану за то, что она пожертвовала достоинством Виталика ради фирменной кофточки, а можно пожалеть: прошли времена, когда она одевалась, одевалась с размахом, шиком; теперь, чтобы завистливый блеск в глазах приятельниц не сменился насмешливой жалостью, приходилось ловчить, выкручиваться, лгать, что сколько стоило…
— Стоят семьдесят рублей…
— Семьдесят рублей за бантик?..
Дальше слезы, сбросила туфли, швырнула на пол, аккуратно швырнула, чтобы не повредить лак, разрыдалась.
Господи, где широта, щедрость? Вадим никогда не спрашивал, молча доставал кошелек, ему в радость было, когда она покупала вещи, была счастлива, он ее любил… Вадим никогда… Вадим всегда… Это, конечно, не вслух, про себя.
— Я красивая женщина, я актриса, а ты…
Светлана бросилась в спальню, схватила подушку, вернулась на кухню к мужу и, словно желая сдержать рыдание, вцепилась в нее зубами. Не рассчитала, прокусила наволочку, по кухне полетели перья…
— Вот я и говорю: брось ты этот театр…
— Ах, театр?! Я тут плачу, а для тебя — театр?! Да, я актриса, я певица, а ты — зритель!
— Не плачь, Светочка, эти туфли тебе не нужны… Сними-ка брошку, у нее застежка плохая, дай я посмотрю, — озабоченно сказал Михаил Иванович. — А то упадет — затопчут, гостей-то много будет…
Гостей должно было быть много… Если бы не гости, не именно сегодняшние гости, а вообще гости…
Светлана кокетливо говорила приятельницам: «Мы нигде не бываем, с таким же успехом я могла быть замужем за прорабом…» — но ни фанатичная страсть Лошака к работе, ни его жадность, ни даже то, что царить на «Ленфильме» не получилось, не мешали ей считать свой второй брак удачным. И если вернуться назад, к страшному времени, к гибели Вадима, если опять решать, она опять решила бы как на старте — раз, два, три, — замуж. Быстрей, обогнать всех, прийти к финишу первой, пока не столкнули с дорожки.
Это был скандал года. В театре ее осуждали в лицо, не отворачиваясь, декламировали: «О, женщины, ничтожество вам имя! Как? Месяц… Башмаков еще не износила, в которых шла за гробом мужа… — Светлана успела выучить монолог наизусть. — …Как бедная вдова, в слезах… И вот — она, она! О боже! Зверь без разума и чувства грустил бы более! Она супруга дяди… И месяц только! Слез ее коварных следы не высохли — она жена другого!»
Театральная общественность обсуждала подробности, в буфете, в гардеробе, в гримерке, специально громко шептались — как ей удалось увести от молодой жены отца трехмесячной дочери? Был ли этот Лошак ее любовником при Ростове? Если да — какая гадость, Ростов лучше, если нет — гадость, что так быстро. Нетеатральная общественность в лице соседей по двору обсуждала только гадость.
Но ведь они не знали! Ей нужно было выйти замуж. Ей было тридцать восемь лет, когда погиб Вадим, через два года сорок. Кому нужна сорокалетняя женщина? Что ей оставалось — смотреть, как вслед за ушедшим Вадимом уходит все? Ее дом был домом Вадима Ростова, подобострастные приятельницы мечтали попасть в дом к Ростову, а не к ней. Кто она без него, если взглянуть правде в глаза? Не прима, не успешная певица, не центр светской жизни, не, не, не… Одно только без «не» — стареющая женщина. Сорок лет! Ужас! Разве они знали, какой ее обуял ужас?.. А деньги?! На что ей жить?!
Почему так неприлично быстро? Да потому.
Нужно было торопиться, пока была в ореоле трагедии, пока была вдова трагически погибшего гениального Ростова. Уже спустя полгода она была бы никем, потускневшая бывшая красавица, бывшая жена звезды, а сейчас никто… У нас так быстро забывают!.. Месяц, не больше, все полны трагедией, предлагают помощь, а через полгода к вдове приходят десять человек, а вдова продает серебряные ложки, чтобы стол накрыть, а еще через год за поминальный стол садится одна вдова… Ну уж нет!.. Пусть сколько угодно говорят — «цепкая», «расчетливая». И что?! «Расчетливая» означает, что думает, даже если тонет, «цепкая» — значит, крепко держится за спасательный круг. Миша, когда она приняла его предложение, — никто не поверит, но между ними еще не было секса, — Миша сказал ей: «Ты правильно решила». Правильно! И пусть все катятся к черту — она сделала то, что было нужно, в нужное время ради себя и Виталика.
После таких сцен, как сегодня, после, как она называла для себя, «приступов жадности» Светлана смотрела на нежно улыбающегося мужа — чем решительней ему удавалось отказать ей в «ненужных тратах», тем он бывал нежнее. Зачем он женился? Да еще так скандально — ушел из семьи, бросил ради нее жену с маленькой дочкой.
Зачем?.. А любил ее давно, ходил на все спектакли, смотрел на нее с первого ряда, ждать не пожелал, — все просто.
У него все просто, нечеловечески просто. Почему нельзя было жить вместе с Виталиком?.. Ответ был: «Светочка, будешь к нему приходить, а мы должны начать вдвоем. Я же своего ребенка оставляю». И сколько она ни доказывала, что это не одно и то же, ответ не менялся — «не понимаю». Потом она поняла, что у него «не понимаю» означает «нет». Говорит не в шутку: «Кто здесь главный?..» Вадим никогда, никогда, никогда не думал, что он главный!.. С Вадимом было органично, как только бывает в юности, — он гений, она талантлива. Потом выяснилось, что он гений, а она не талантлива, но все равно это было свободное развитие каждого, блистательный брак, в котором неважно, кто бриллиант, а кто оправа… Ее новый брак был абсолютно противоположен браку с Вадимом, настолько противоположен, что можно было бы составить таблицу — что было и что стало. Вадим был весь эмоции, весь понимание, отклик, а Миша — он все умом, рациональный человек… иногда бывает не просто эмоционально беден, а туп. Разве он понимает, как она обожает Виталика? Как страдает!