— Никаких усыновлений! — в сердцах отрезала Сильви. — Ступай, Хью, поговори с ней.
Урсула вбежала в кухню, чтобы взять яблоко, и застала там миссис Гловер, которая с жаром отбивала куски телятины.
— Вот бы фрицев так отходить.
— Кого?
— Тех, что газ пустили, который бедному Джорджу легкие загубил.
— Что у нас на ужин? Страшно есть хочется.
Урсула давно перестала проявлять сострадание к легким Джорджа: о них говорилось так много, что они, похоже, стали жить собственной жизнью, примерно как легкие бабушки — матери Сильви: подчас внутренние органы приобретали более зримый характер, чем их владельцы.
— Телячьи котлетки а-ля Рюсс, — ответила миссис Гловер, переворачивая куски мяса и отбивая их с новой силой. — Да русские, если хочешь знать, тоже не лучше.
Урсула полюбопытствовала, встречалась ли миссис Гловер с иностранцами.
— Ну, в Манчестере евреев полно, — сказала миссис Гловер.
— Вы с кем-нибудь из них знакомы?
— С какой радости мне с ними знакомиться?
— Евреи — не обязательно иностранцы, правда ведь? Вот, например, Коулы, наши соседи, — евреи.
— Не болтай глупостей, — отмахнулась миссис Гловер, — они такие же англичане, как мы.
Миссис Гловер питала некоторую слабость к сыновьям Коулов: уж очень хорошо воспитаны. Урсула подумала, что спорить дальше не имеет смысла. Она прихватила еще одно яблоко, а миссис Гловер снова взялась отбивать мясо.
Урсула жевала яблоко, сидя на скамье в укромном уголке сада, — это было одно из любимых мест уединения Сильви. В голове лениво крутилось: «телячьи котлетки а-ля Рюсс». И вдруг она вскочила с бешеным стуком в груди — вернулся знакомый, но давно забытый ужас. Отчего он проснулся? Ничто не предвещало беды: ни мирный сад, ни вечернее тепло на лице, ни кошка Хетти, которая неспешно вылизывалась на солнечной тропинке.
Никаких признаков конца света, ничего подозрительного в этом мире, но Урсула запустила недоеденное яблоко в кусты и бросилась прочь из сада, за калитку, по дороге, а старые демоны уже наступали ей на пятки. Хетти прервала свой туалет и высокомерно поглядела на болтающуюся створку калитки.
Возможно, произошло крушение поезда; возможно, ей придется по примеру девочек из книги «Дети железной дороги» {74} разорвать на полосы свои нижние юбки, чтобы подать сигнал машинисту, но нет: когда она примчалась на станцию, к платформе ровно в семнадцать тридцать медленно подплыл лондонский поезд под надежным управлением локомотивной бригады, включающей Фреда Смита.
— Мисс Тодд? — В знак приветствия он приподнял фуражку. — Что-то случилось? У вас встревоженный вид.
— Спасибо, Фред, все хорошо.
Обмираю от смертельного ужаса, а в остальном — никаких причин для беспокойства. Фред Смит, судя по его виду, ни разу в жизни не обмирал от смертельного ужаса.
Той же дорогой она побрела назад, вконец измученная безотчетным страхом. На полпути ей встретилась Нэнси Шоукросс.
— Привет, ты что тут делаешь?
И Нэнси ответила:
— Да так, ищу кое-что для гербария. Вот, нашла дубовые листья и зеленые желуди.
Страх начал отступать, и Урсула сказала:
— Пошли вместе, я тебя провожу.
Возле луга, где паслось молочное стадо, через запертые ворота перелез какой-то человек, который тяжело приземлился среди бурьяна. Приподняв кепку, он пробормотал, обращаясь к Урсуле: «Здрасте, мисс» — и заспешил к станции. Незнакомец прихрамывал и оттого как-то комично переваливался, словно Чарли Чаплин. Наверное, еще один фронтовик, подумала Урсула.
— Кто это был? — спросила Нэнси.
— Понятия не имею, — ответила Урсула. — Ой, смотри: дохлый жук-хищник на дороге валяется. Тебе не нужен?
2 сентября 1939 года.
— Морис говорит, через пару месяцев все закончится.
Памела поставила тарелку на аккуратный куполок живота, где ожидало своего часа очередное дитя. Она хотела девочку.
— Так и будешь продолжать, пока не добьешься своего? — спросила Урсула.
— До бесконечности, — радостно подтвердила Памела. — Так вот, мы, как ни странно, получили приглашение в Саррей. На воскресный обед, всем семейством. Дети у них довольно странные, Филип и Хейзел…
— По-моему, я их видела всего пару раз.
— Наверняка больше — просто не заметила. Морис, по его словам, приглашает нас для того, чтобы «двоюродные могли получше узнать друг друга», но мальчики совершенно к ним не тянутся. Филип и Хейзел не умеют играть. А их мама замучена ростбифами и яблочными пирогами. Но главное — Эдвина замучена Морисом. Правда, мученичество ей к лицу, она истовая англиканка.
— Я бы никогда не вышла за Мориса. Не знаю, как она его терпит.
— Мне кажется, она ему благодарна. Он дал ей Саррей. Теннисный корт. Самый высокий уровень общения, ростбиф в изобилии. Они закатывают такие приемы — для сильных мира сего. Некоторые женщины готовы ради этого мириться с чем угодно. Даже с Морисом.
— Видимо, ее христианскому смирению предстоит тяжкое испытание.
— Тяжкое испытание предстоит Гарольду, с его убеждениями. Он уже сцепился с Морисом насчет социальной политики, а с Эдвиной — насчет предопределения.
— Разве она в это верит? Ты же говоришь, она англиканка.
— Так и есть. При этом напрочь лишена логики. Фантастически глупа. Думаю, из-за этого Морис и взял ее в жены. Как ты считаешь, почему Морис твердит, что война через пару месяцев закончится? Министерское пустословие? Разве мы с тобой верим этим словам? Разве мы верим хоть одному его слову?
— В общем-то, нет, — сказала Урсула. — Но ведь он — большая шишка в Министерстве внутренних дел и должен, по идее, кое в чем разбираться. Отдел внутренней безопасности на этой неделе преобразован в самостоятельное ведомство.
— И ваш отдел — тоже?
— Да, наш тоже. Отдел противовоздушной обороны стал министерством, так что мы теперь как большие.
Когда Урсула в восемнадцать лет окончила школу, она не поехала в Париж и, вопреки уговорам своих учителей, не стала подавать заявление ни в Оксфорд, ни в Кембридж, где вполне могла бы изучать языки, как живые, так и мертвые. Почему-то она не пошла дальше скромного колледжа делопроизводства в Хай-Уикомбе. Ей хотелось «двигаться вперед» и обрести независимость, а не быть прикованной к студенческой скамье. «Крылатая мгновений колесница» {76} и все такое, — сказала она родителям.