Конечно, ни одно из ее писем не было отправлено. Где гарантия, что их не станут перлюстрировать? Никто не мог знать наверняка, вот что самое неприятное (а для некоторых — сущий кошмар). Она сожалела, что оказалась здесь в самую жару, когда изразцовую печь в комнате для гостей не разжигали; корреспонденцию лучше было бы сжечь. А еще безопаснее — вообще ничего не писать. Выражать свои правдивые мысли стало невозможно. «Ведь правда будет правдой до конца, как ни считай». Что это за пьеса? «Мера за меру»? {128} Но, как видно, правда собиралась спать до окончания расчетов. Зато когда настанет срок, расчетам не будет конца и края.
Ей хотелось домой. Ей хотелось в Лисью Поляну. Она планировала уехать в мае, но Фрида заболела. А ведь все мелочи были продуманы, вещи собраны, набитые чемоданы задвинуты под кровать — на свое обычное место, чтобы у Юргена не возникло желания их проверить. Она купила билеты на поезд, билеты на паром и никому не сказала ни слова, даже Кларе. Паспорта до поры до времени лежали в большой шкатулке из дикобразовых игл, вместе со всеми документами; к счастью, паспорт Фриды был еще не просрочен после их поездки в Англию в тридцать пятом. Урсула проверяла их каждый день, но накануне отъезда паспорта исчезли без следа. Решив, что это по недосмотру, она перебрала многочисленные свидетельства о рождении, браке и смерти, страховые полисы и гарантии, завещание Юргена (вот что значит законник) — все документы были на месте, за исключением тех, что требовались. В панике она вывернула содержимое шкатулки на ковер и не один раз проверила все бумаги. Паспорт был только один — Юргена. В отчаянии она бросилась выдвигать все ящики, обыскала все обувные коробки и посудные полки, заглянула под матрасы и диванные подушки. Ничего.
В положенное время они сели ужинать. Ей кусок не лез в горло.
— Ты плохо себя чувствуешь? — заботливо спросил Юрген.
— Нет, — ответила она дрогнувшим голосом.
А что еще оставалось? Он ее раскусил, конечно, он ее раскусил.
— Я тут подумал, не съездить ли нам отдохнуть, — сказал Юрген. — На Зильт. {129}
— На Зильт?
— На Зильт. Туда можно без паспортов.
Он ухмыльнулся? Или нет? А потом заболела Фрида, и все прочее отступило на второй план.
— Er kommt! — радостно сообщила Ева на следующее утро, когда они вышли к завтраку.
— Когда? Прямо сейчас?
— Нет, ближе к вечеру.
— Какая жалость, нас уже здесь не будет, — сказала Урсула и про себя добавила: «Слава богу». — Непременно передай ему нашу благодарность, хорошо?
Возвращались они на одном из множества черных «мерседесов», стоявших в гараже близлежащего отеля «Платтерхоф»; за рулем сидел тот же шофер, который доставил их в Бергхоф.
На следующий день Германия вторглась в Польшу.
Апрель 1945 года.
Месяц за месяцем они, как крысы, жили в подвале. А что еще оставалось, если днем бомбили британцы, а ночью — американцы. Сырой, мерзкий подвал их дома на Савиньи-плац освещала скудная керосиновая лампа, отхожим местом служило ведро, и все же в подвале было лучше, чем в каком-нибудь из городских бункеров. Как-то раз они с Фридой средь бела дня попали под бомбежку в районе зоопарка и нырнули в бомбоубежище под зенитной башней у станции метро «Зоопарк»: туда втиснулись тысячи людей, и для контроля за уровнем кислорода зажгли свечу. Кто-то объяснил: если свеча погаснет, нужно срочно выбираться на воздух, пусть даже в разгар артобстрела. Их прижали к стене; рядом обнимались (это очень мягко сказано) мужчина и женщина; у выхода пришлось переступить через мертвого старика — тот скончался во время налета. Но даже это не самое страшное; хуже всего было то, что гигантская железобетонная крепость служила основанием для мощной зенитной батареи, а потому над головой не смолкал страшный грохот и при каждом орудийном откате убежище содрогалось. Урсула и помыслить не могла, что ей доведется пережить такой ад.
Потолок и стены затряслись от сильнейшего взрыва — снаряд разорвался у зоопарка. Все тело засасывала и толкала взрывная волна, и Урсула в ужасе подумала, что у Фриды могут не выдержать легкие. Но в этот раз обошлось. У некоторых началась дурнота, но выплевывать рвотные массы было, к несчастью, некуда, разве что себе на ноги или, еще того хуже, на ноги другим. Урсула зареклась спускаться в убежище под зенитной башней. Лучше уж, решила она, погибнуть на улице вместе с Фридой — во всяком случае, быстро. В последнее время она часто об этом думала. С Фридой на руках, мгновенная, чистая смерть.
Быть может, оттуда, с неба, сбрасывал на них бомбы не кто иной, как Тедди. Урсуле хотелось так думать: это означало бы, что он жив. Однажды к ним в дверь постучали — когда еще у них была дверь, до того как британцы начали свои беспощадные бомбардировки в ноябре сорок третьего. Урсула открыла: за порогом стоял щуплый парнишка лет пятнадцати-шестнадцати.
У него был загнанный вид, и Урсула решила, что бедняга ищет укрытия, но он сунул ей в руку какой-то конверт и умчался — она даже рта раскрыть не успела.
Конверт был мятый и замусоленный. На нем стояло ее имя и адрес; она расплакалась, узнав почерк Памелы. Тонкие голубые листки, исписанные, судя по дате, чуть ли не месяц назад. Хроника семейных дел: Джимми в армии, Сильви — на домашнем фронте («новое оружие — куры!»). Сама Памела здорова, живет в Лисьей Поляне, теперь уже с четырьмя мальчишками. Тедди служит в Королевских ВВС, командир эскадрильи, кавалер ордена «За боевые заслуги». Хорошее, подробное письмо, а в конце приписка, вроде постскриптума: «Печальную весть оставила напоследок». Скончался Хью. «В сороковом году, тихо, от сердечного приступа». Урсула уже не рада была этому письму: ей хотелось и дальше верить, что Хью жив-здоров, а Тедди и Джимми далеки от этой бойни — выполняют свой долг где-нибудь в угольной шахте или в отрядах гражданской обороны.
«Все время думаю о тебе», — писала Памела. Никаких упреков, никаких «я же говорила», никаких «почему ты не вернулась домой, пока еще была возможность?». Урсула пыталась, но, конечно, опоздала. На следующий день после того, как Германия объявила войну Польше, она прошлась по городу, методично совершая то, что, по ее мнению, полагалось делать в преддверии неминуемой войны. Накупила батареек, фонариков и свечей, сделала запас консервов и плотной материи для затемнения, в универмаге «Вертхайм» выбрала одежду для Фриды — на размер-другой больше: вдруг война затянется. Для себя не купила ничего — равнодушно прошла мимо теплых пальто и сапожек, мимо чулок и приличных платьев, о чем теперь горько сожалела.
Урсула послушала выступление Чемберлена по Би-би-си, и его эпохальные слова «Мы находимся в состоянии войны с Германией» на несколько часов привели ее в странное оцепенение. Она попыталась дозвониться до Памелы, но все линии были заняты. Ближе к вечеру (Юрген весь день пропадал в министерстве) она разом пришла в себя: Белоснежка проснулась. Нужно было срочно уезжать, нужно было возвращаться в Англию, хоть с паспортом, хоть без паспорта. Она в спешке собрала чемодан и, поторапливая Фриду, заспешила к трамвайной остановке, чтобы ехать на вокзал. Только бы сесть в поезд, а там все как-нибудь образуется. Поезда не ходят, сообщил ей дежурный по вокзалу. Границы закрыты. «Мы же в состоянии войны, разве вы не знали?»