Изображение вновь сменилось помехами, и на этот раз ничего больше не последовало. Через минуту лента сама остановилась, а я продолжал сидеть, тупо таращась на собственное отражение в экране.
Нашарив пульт, я перемотал ленту назад и, поставив ее на паузу, уставился на застывшую картинку брошенного на холме ребенка, прижав руки ко рту.
Люк открылся, и сверху заструился тусклый свет.
— Привет, дорогая, — сказал незнакомец. — Я вернулся.
Сара не видела его лица, но, судя по звуку голоса, он, похоже, сидел на полу за ее головой.
— Привет, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более ровно. Ей хотелось отползти от него, пусть хотя бы на дюйм, но она не могла сделать даже этого. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, делая вид, будто происходящее ее совершенно не волнует.
— Как вы сегодня себя чувствуете? Все так же с головой не в порядке?
Мужчина негромко рассмеялся.
— Тебе все равно меня не разозлить.
— А кто собирается вас злить?
— Тогда зачем говоришь такое?
— Мои мама и папа будут очень волноваться. Я боюсь. Так что могу вести себя и не совсем вежливо.
— Понимаю.
Он замолчал. Сара ждала, когда он заговорит снова.
Минут через пять она увидела руку, тянущуюся к ее лицу. В руке был стакан с водой. Без всякого предупреждения мужчина медленно наклонил его. Она вовремя успела открыть рот и выпила столько, сколько смогла. Рука снова исчезла.
— Это все? — спросила она, ощущая во рту странное чувство чистоты и влаги. У воды был такой вкус, какой, как она всегда полагала, должен был быть у вина, судя по тому, какое значение придавали ему взрослые, перекатывая его во рту, словно это было лучшее, что они когда-либо пробовали. На самом деле, по ее собственному опыту, вкус вина казался ей каким-то неправильным.
— А чего ты еще ожидала?
— Если вы хотите, чтобы я осталась жива, то должны дать мне не только воды.
— С чего ты взяла, что я хочу оставить тебя в живых?
— Потому что иначе вы убили бы меня на месте и посадили где-нибудь голую, чтобы смотреть на меня и дрочить.
— Так нехорошо говорить.
— Я уже вам сказала. Мне тут не очень приятно, а вы — псих, так что говорю, что хочу.
— Я не псих, Сара.
— Не псих? А как вы себя назовете? Не такой, как все?
Он снова рассмеялся.
— О да, конечно.
— Не такой, как все, — как тот гребаный Тед Банди? [11]
— Тед Банди — идиот, — ответил незнакомец уже без какой-либо иронии. — Выдающийся придурок и обманщик.
— Ладно, — сказала она, пытаясь его умиротворить, хотя ей лично казалось, что он не только псих, но и строит из себя шишку на ровном месте. — Извините. Мне он тоже не особо нравится. Вы намного лучше. Так вы дадите мне поесть или как?
— Может быть, позже.
— Великолепно. Буду ждать. Только нарежьте помельче, чтобы я смогла поймать ртом.
— Спокойной ночи, Сара.
Она услышала, как он встал, и от ее притворного спокойствия не осталось и следа. План не сработал. Вообще. Он понял, что она испугалась.
— Пожалуйста, не закрывайте снова крышку. Я все равно не могу двигаться.
— Боюсь, придется, — ответил мужчина.
— Пожалуйста…
Люк закрылся, и Сара снова оказалась в темноте.
Послышались его удаляющиеся шаги, тихо закрылась дверь, и опять наступила тишина.
Сара лихорадочно облизала губы, стараясь собрать все остатки жидкости. Сейчас, когда первый шок прошел, она поняла, что у воды не такой вкус, к какому она привыкла. Похоже, вода была из другого источника — значит, она оказалась далеко от дома. Примерно как когда ездила на каникулы. По крайней мере, нечто подобное было ей знакомо. И чем больше она сумеет узнать — тем лучше.
Потом она сообразила, что, возможно, это минеральная вода, из бутылки, и в этом случае вкус ее ничего не значил. Это просто мог быть другой сорт. Не важно. Так или иначе, было о чем подумать, и чем больше мыслей придет в голову, тем лучше. Например, о том, что, когда она упомянула своих родителей, незнакомец не стал снова рассказывать, как он их убил. Пленив ее, он весьма подробно рассказал о том, что он с ними сделал. Возможно, это тоже что-то значило. Оставалась надежда, что они живы, а он рассказывал все это лишь затем, чтобы ее напугать.
А может быть, и нет. Сара лежала в темноте, сжав кулаки, и изо всех сил пыталась не закричать.
Не многие могут быть счастливы, не испытывая ненависти к другому человеку, нации, вероисповеданию…
Бертран Рассел
Самолет приземлился в Лос-Анджелесе в 22.05. Весь багаж Нины состоял из дамской сумочки и папки, а Зандт мог нести все свое имущество в одной руке. Их ждала машина — не сверкающий лимузин, а обычное такси, которое Нина заказала из самолета, чтобы высадить Зандта в Санта-Монике, а самой поехать домой.
Огни рекламы, сияющие в темноте, едва видимые лица, шум кипящей жизни — обычный вечер в городе, сердце которого никогда не оказывается в точности в том же месте, где находитесь вы. Оно всегда где-то за углом, или чуть дальше по улице, или по другую сторону от громадных зданий, в каком-нибудь новом клубе, слава которого пройдет еще до того, как вы вообще о нем услышите. То тут, то там попадаются дешевые гостиницы, пыльные винные лавки, распродажи автомобилей сомнительного происхождения. Толпы невзрачных людей на углах, не ожидающих ничего хорошего в этом мире каменных джунглей и контор, которые поглощают бесчисленные никчемные жизни, так и не удостоившись упоминания в индексе NASDAQ. Постепенно эту картину сменяет жилая застройка, а затем район Венеция. Со стороны Венеция выглядит так, словно пытается выкарабкаться на достойный уровень жизни. Некоторые дома очень дорогие, несмотря на то что выстроены в отвратительном безликом стиле. Время от времени встречаются потрепанные красочные плакаты 50-х годов, напоминающие о временах одноразовых фотовспышек и холодного очарования. Большинство из них давно сорваны, и их сменили грубые объявления, отпечатанные стандартным шрифтом «Гельветика», который не рассчитан на то, чтобы поднимать настроение, обещать приключения или радовать душу. Он предназначен для того, чтобы сообщать о падении прибылей, о том, что копировальный аппарат нуждается в ремонте, а заодно и о том, что вы уволены.