Фэллон махнул рукой, словно давая понять, что эта ненависть давным-давно прошла, но в голосе у него звучала горечь. Ковач знал по опыту, что внутрисемейная вражда редко проходит бесследно. Просто люди стараются со временем прикрыть ее чехлом, как старую безобразную мебель.
— Похоже, Энди был образцовым американским парнем, — заметил Ковач, намеренно растравляя старую рану. — Хороший студент, спортсмен, пошел по стопам отца.
Фэллон уставился в пол, плотно сжав губы.
— Майк всегда считал, что в Энди есть все, что ему хотелось видеть в сыне. В отличие от меня.
Вынув из кармана сигарету и зажигалку, он закурил, потом взял бутылку и сделал еще один глоток.
— Вы часто виделись с братом?
Фэллон снова покачал головой, но Ковач не был уверен, является ли это отрицательным ответом или просто попыткой стряхнуть потрясение.
— Энди приезжал иногда порыбачить. Он держал здесь снаряжение и оставлял лодку на зиму. Думаю, это была демонстрация братской заботы — как будто он считал своим долгом содействовать моему бизнесу.
— Когда вы в последний раз с ним виделись?
— Он приезжал в воскресенье, но мы почти не говорили. Я был занят — один парень покупал аэросани.
— А когда у вас в последний раз был серьезный разговор?
— Серьезный? Пожалуй, месяц назад.
— О чем?
Фэллон скривил губы.
— Энди сообщил мне, что он гомик. Как будто я и так этого не знал.
— Вы знали, что он гей?
— Конечно. Я знал это еще в старших классах. — Он снова глотнул виски и затянулся сигаретой. — Однажды я сказал об этом старику: мне надоело слушать постоянные упреки в том, что я не похож на брата. — Фэллон расхохотался, как будто весело дошутил. — Он так меня ударил, что едва не сломал челюсть. Никогда не видел его в такой ярости. Он, наверное, не настолько бы рассвирепел, даже если бы я сказал, что Дева Мария — шлюха. Еще бы, я согрешил против его образцового сына! Не будь старик прикован к креслу, он бы меня просто изувечил.
— А как выглядел Энди, когда рассказывал вам об этом?
Фэллон задумался.
— Напряженным, — ответил он наконец. — Очевидно, для него это было нелегко. Он уже рассказал обо всем Майку. Хотел бы я взглянуть на эту сцену. Удивляюсь, что старик не избил его. — Фэллон бросил на пол окурок и раздавил его ногой. — Странно, что он этого не сделал. Я знаю, каким для него это было ударом.
— После этого вы виделись с братом?
— Пару раз. Энди приезжал на подледный лов. Я уступил ему один из моих домишек, мы с ним выпивали. Думаю, он хотел, чтобы мы снова стали братьями, но что у нас оставалось общего, кроме старика? Ничего. — Фэллон выпустил дым из ноздрей. — А как Майк воспринял смерть Энди? Это он прислал вас сюда? Ну, конечно: не мог же он сам мне позвонить и сообщить, что его любимый сын оказался не таким уж идеальным! В этом весь Майк. Никогда не признает, что был не прав.
Взяв бутылку за горлышко, он поднялся и направился к магазину. Ковач последовал за ним, кутаясь в пальто. Было холодно и сыро, у него ныло сердце и щекотало в носу.
Фэллон свернул за угол сарая и остановился, глядя на маленькие рыбачьи хижины, которые он сдавал летом. Домики гнездились на берегу Миннетонки, хотя в это время года о береге говорить не приходилось. Снег покрывал и землю, и оледеневшее озеро, делая их неотличимыми друг от друга. Белая пелена простиралась до оранжевого горизонта.
— Как Энди это проделал?
— Он повесился.
Фэллон молча стоял, не обращая внимания на порывы ветра, вздымавшие клубы снега, не выражая ни удивления, ни недоверия. Возможно, он знал своего брата не так хорошо, как Том Пирс. А может быть, он уже давно желал брату смерти и потому принял это известие без особых эмоций.
— В детстве мы играли в ковбоев, — заговорил Фэллон. — Я всегда был плохим парнем, которого вешали, а Энди изображал шерифа. Забавно, как все обернулось…
Несколько минут они молчали. Ковач подумал, что сейчас, наверное, перед глазами Фэллона проплывают воспоминания. Он и сам представил себе двух мальчиков в ковбойских шляпах, скачущих верхом на швабрах. А потом эти образы сменились видением обнаженного тела Энди Фэллона, свисающего с балки.
— Не возражаете, если я глотну? — спросил Ковач, указывая на бутылку.
Фэллон протянул ее ему.
— Разве вы не на службе?
— Я всегда на службе. Другой жизни у меня нет. — Ковач взял бутылку. — Конечно, если вы собираетесь доложить об этом моему начальству, то я не стану этого делать.
Фэллон повернулся спиной к озеру.
— Да пошли они…
* * *
Когда Ковач подъехал к своему дому, его сосед возился во дворе, собирая перегоревшие рождественские лампочки. Ковач остановился на дорожке, наблюдая, как он выкручивает лампу из нимба Девы Марии и кидает ее в пакет для мусора.
— Даже если бы перегорела половина, все равно чувствуешь, как будто живешь рядом с солнцем, — сказал Ковач.
Сосед посмотрел на него с обидой и тувогой, прижимая пакет к груди. Это был низенький старичок лет семидесяти с маленькими злыми глазками. На нем была красная пилотская шапка с клапанами, свисающими, как уши спаниеля.
— Где же ваш рождественский дух? — осведомился он.
— Я утратил его, когда четвертую ночь не мог заснуть из-за ваших чертовых ламп. Не могли бы вы поставить таймер, чтобы они отключались на ночь?
— Показываете свою образованность? — фыркнул сосед.
— Если вы лунатик, то я — нет.
— Хотите, чтобы я устроил короткое замыкание? Если эти лампочки включать и постоянно выключать, весь квартал останется без света.
— Вот бы повезло! — Ковач повернулся и зашагал к дому.
Включив телевизор, он подогрел оставшиеся макароны, сел на кушетку и принялся за обед. Интересно, не сидит ли сейчас Майк Фэллон с тарелкой макарон перед своим большеэкранным телевизором, пытаясь спрятаться от горя за рутинными повседневными процедурами?
За время своей карьеры в отделе убийств Ковач не раз видел людей, погружавшихся в иллюзорный мир, когда в их жизнь вторгалось насильственное преступление. Не будучи социальным работником, он не задумывался над этим. Его делом было раскрыть одно преступление и переходить к следующему. Но сегодня Ковач об этом думал, так как Майк тоже был копом, — а может, и по другим причинам.
Покончив с макаронами, Ковач подошел к письменному столу, порылся в ящике и вытащил адресную книжку, которая не видела дневного света лет пять. Первой в ней значилась его бывшая жена. Он набрал номер, подождал и положил трубку, когда автоответчик отозвался голосом ее второго мужа.
Да и что бы он мог ей сказать? “Сегодня я видел труп, и это напомнило мне, что у меня есть ребенок”? Нет. Это напомнило ему о том, что у него никого нет.