— Окружной прокурор может обвинить вас в соучастии, — предупредила Лиска. — Не говоря уже о препятствии правосудию, отказе от сотрудничества…
Джоунс снова бросила взгляд на парня в кепке-презервативе:
— Можете сразу надевать на меня наручники и везти в тюрьму. Мне нечего сказать ни о Уайене Никсоне, ни о Дине Кумзе. Я ничего не видела.
Ковач покачал головой:
— В другой раз, Чамиква. Ладно, еще увидимся.
— Надеюсь, что нет.
— Сегодня никто меня не любит, — пожаловался Ковач.
Лиска вынула из кармана визитную карточку и положила ее на стопку сложенных джинсов.
— Позвоните, если передумаете.
Уходя, они видели, как Джоунс разорвала карточку надвое.
— Кто может ее осуждать? — пробормотал Ковач, мрачно покосившись на громилу.
— Она заботится о своих детях, — сказала Лиска. — Я бы, наверное, сделала то же самое. Все равно ее показания не могут привести к аресту Дина Кумза: ведь не он лично разделался с Никсоном. Чамиква может выдать нам какую-нибудь гору мяса вроде парня, который наблюдает за ней, а потом ее прикончат. Ради чего? Таких громил тысячи.
— Ладно, пускай молчит. В конце концов, так ли уж важно, что один подонок избил другого и тот какое-то время не будет появляться на улицах? Кого это заботит?
— Это должно заботить нас, — отозвалась Лиска. Ковач посмотрел на нее:
— Потому что только мы стоим между обществом и анархией?
Лиска скорчила гримасу.
— Плевать мне на общество! Потому что от порядка на улицах зависят наши шансы на повышение, а мне еще предстоит устраивать сыновей в колледж.
Ковач рассмеялся:
— Динь, ты всегда смотришь на все с правильной точки зрения.
— Кто-то же должен не позволять тебе погружаться в уныние.
— Я не унываю, а злюсь, — поправил он. — Тут есть разница. Унылые люди пассивны, а те, кто злятся, — активны. Злиться — все равно что иметь хобби.
— Каждый нуждается в хобби, — согласилась Лиска. — Мое — погоня за шальными деньгами.
Подойдя к витрине, где возвышалась почти в натуральный рост картонная фигура Эйса Уайетта, державшая коробку видеокассет с надписью: “Профессиональные советы полицейского, как не стать жертвой”, она надела темные очки и картинно облокотилось на витрину.
— Как по-твоему, мы хорошо смотримся вместе? Тебе не кажется, что он нуждается в молодой партнерше для привлечения публики? Я могу надеть бикини.
Ковач окинул картонного Уайетта мрачным взглядом.
— Почему бы тебе тогда не поработать на панели на Хеннепин-авеню?
— Я не проститутка. Хоть я и гоняюсь за деньгами, но не с помощью влагалища.
— Господи! — Ковач густо покраснел. — Тебе когда-нибудь бывает стыдно?
Лиска рассмеялась:
— А чего мне стыдиться? Своего языка или своего корыстолюбия?
— Меня с детства учили не говорить о… о таких вещах.
— О влагалищах?
Ковач бросил на нее свирепый взгляд, так как проходившие мимо покупатели уставились на них.
— Это, кстати, может объяснить, почему ты столько времени ими не пользуешься, — задумчиво продолжала Лиска. — Ты должен раскрыться, Сэм! Вступить в контакт с женской стороной твоей натуры.
— Если бы я мог контактировать с собственной “женской стороной”, то мне было бы незачем пользоваться… этими штуками.
— Тонко подмечено! И ты мог бы обзавестись своим телешоу — “Гермафродит из отдела убийств”. Тогда бы ты перестал завидовать Эйсу Уайетту.
— Я ему не завидую. А вот ты явно неравнодушна к его ассистенту.
Лиска выпучила глаза:
— К Гейнсу?! Он же “голубой”!
— “Голубой” — или просто не проявляет к тебе интереса?
— Это одно и то же.
Ковач расхохотался.
— В любом случае, Динь, ты слишком хороша для этого слизняка. А Уайетт — напыщенное ничтожество. Они друг друга стоят.
— Кто бы говорил о напыщенности! Служение обществу, помощь людям, работа для жертв… Ковач сердито нахмурился.
— У Эйса Уайетта это все — рекламная шумиха, голливудские штучки. Он никогда не делал ничего, что бы не пошло ему на пользу.
— Он спас жизнь Майку Фэллону, — заметила Лиска.
— И стал легендой.
— Что ж, по-твоему, все было подстроено заранее?
Ковач поморщился, как будто проглотил что-то горькое.
— Хорошо, раз в жизни Эйс совершил достойный поступок, — признал он, когда они вышли наружу, вдыхая холодный воздух, насыщенный выхлопными газами. — Но это не означает, что он не ничтожество.
— Люди не так однозначны.
— Да, — согласился Ковач. — Поэтому я их и ненавижу. Уж лучше иметь дело с психами — по крайней мере, не нужно копаться в их сложной натуре.
Ко времени возвращения Ковача и Лиски на дежурство заступила новая смена и Леонард ушел, избавив их от необходимости докладывать о неудаче с Чамиквой Джоунс. Лиска намеревалась сделать несколько телефонных звонков, но, подумав, решила, что из кабинета лучше не звонить. Туда в любой момент мог кто-то заглянуть, а она не могла избавиться от ощущения, что все вокруг наблюдают за ней, напрягая слух. И все потому, что ей нужно было задать несколько вопросов, касающихся других копов.
Лиска считала себя крутой и способной выполнять любую работу, но этому делу она предпочла бы всякое другое — за исключением расследования убийства ребенка. Собирая вещи и выходя на улицу, Лиска думала о том, как бы она поступила, если бы дорога к успеху вела через БВД. Очевидно, выбрала бы другую дорогу.
По пути к гаражу Лиска успела замерзнуть — ветер больно пощипывал щеки и уши, и было страшно подумать о поездке домой: она так и не успела вставить стекло в окошко. Хуже всего было то, что выбитое стекло сводило на нет шансы угона машины. Если бы автомобиль украли, страховка покрыла бы расходы на новый.
В будке сидел все тот же толстяк-дежурный. Он узнал Лиску и опустил голову, боясь привлечь ее внимание. Лиска ощущала в кармане ободряющий вес дубинки. Она подумывала о том, чтобы оставить машину в другом гараже, но в конце концов решила вернуться на место происшествия. Если повезет, ей удастся одновременно победить страх и поймать таинственного незнакомца, хотя он едва ли сшивается поблизости. Разве только он избрал целью именно ее.
Как бы то ни было, сегодня патрульные получили инструкцию несколько раз обойти весь лабиринт гаража. Присутствие полицейских в форме должно было спугнуть бродяг, которые могли зайти в гараж, чтобы помочиться в углу и поживиться мелочью в автомобилях, оставленных незапертыми.