— За что, за что?! — переспросила я у постаревшего и заматеревшего фотографа Ивана, который как раз присутствовал на этой конференции.
— Та не расслышал я, — отмахнулся Иван досадливо. — За какой-то вклад. Чего-то во что-то…
То ли дивные события вокруг стали происходить, то ли я понимаю все так буквально…
Вон по новостной телепрограмме объявили: «Нацбанк выходит на заготовку золота».
А у меня же воображение. Мне нельзя так говорить, вот такое вот.
— Кто-кто? — переспросила я у тех, кто со мной смотрел новости.
— Нацбанк.
— Что сделал?
— Вышел.
— Зачем?
— Как это зачем? А на заготовку.
— Заготовку? Чего?
— Как это чего? Так золота же!
И знаете что? Я сразу представила, как сотрудники Нацбанка вместо строгих своих дорогих костюмов и беджиков надевают полосатые чулки, колпачки цветные с кисточками, деревянные башмаки, зеленые бархатные сюртуки с золотыми пуговицами, берут на плечи кирки, фонарь в руку, строятся в колонну по одному, спускаются в шахту и:
— Хей-хо, хей-хо!
Короче, Нацбанк вышел на заготовку золота.
Или еще.
Приходит к нам домой сетевой продавец.
Торгует бадами. Ну таблетками всякими — для ума, для красоты, для вечной жизни. И вот пришла. Говорит:
— Предлагаю вам акулий хрящ. Считайте, что вам повезло. Это вообще! Это все! Ничего другого не надо принимать. Упаковку примете, и все врачи остаются без работы, аптеки закрываются, фармацевты подметают улицы, все!
— А чем докажете? — спрашиваем.
— Ха, — говорит дама, — дак вся наша администрация у меня этот акулий хрящ купила! По две банки! Поняли?!
И я — у меня воображение — сразу представила, как в обеденный перерыв из кабинетов наших чиновников слышится чавканье, чмоканье и громкий треск — звук чего-то разгрызаемого. Это администрация наша акулий хрящ ест!
Ну я все это вообразила и отказалась. И сильно пожалела их, бедных.
Кого-кого… Акул, конечно. А вы про кого подумали?
Отправила из Черновцов в разные города и страны книги в подарок своим друзьям. Из Праги написали через неделю, мол, получили, спасибо. Из Израиля вообще через пять дней — ура-ура. А из Москвы — ничего.
И я вот думаю, что, наверное, у нас с Чехией или с Израилем обычные современные почтовые отношения. Поезд там, самолет, паромы, теплоходы.
А вот с Москвой у нас сложно. Ну, скорей всего между Украиной и Россией ямщик ездит. Зимой замерзает. Во степи глухой. Летом — запивает. На постоялом дворе.
Или вот еще — например, фельдъегерь. То конь притомился, стоптались его сапоги. Фельдъегеря сапоги, в смысле. Или девушку какую крепостную встретил, с лентой алой в косе, пропустить не мог, увлекся.
Или того хуже: у нас с Россией — голубиная почта. Точно. Находят самого хворого, самого унылого сизаря, привязывают к лапе… Почему письмо? Я же книги отправляю. Привязывают ему к лапе пакет с книгами. И этот доходяга… Почему летит? Он лететь не может. Книги же тяжелые. Он не может лететь. Он — идет. Пешком. Шлепает своими красными от холода лапками. Идет из Черновцов в Москву. И волочит мой пакет. Идет. Идет. Идет. Идет… Идет… Идет… Идет… Идет… Идет… Идеооот… Ииии… Так, хватит! Жалко мне этого бедного голубя.
Лучше я сама отнесу. Сама.
Так что пусть Москва подождет. Пошла…
Подруга говорит, ах-ах, вот если бы мне на День святого Валентина муж приготовил бы романтический сюрприз! Например, приготовил бы мне ванную, со свечами и чтобы в воде лепестки роз, на полу лепестки роз, везде лепестки роз.
А я себе сразу думаю, что потом все эти лепестки убирать, из воды — мокрые, с полу посохшие, под ногами хрустят, что все эти лепестки мне еще потом выметать из разных углов, что свечи подтекут парафином, потом скрести и оттирать. Ну а кому все это убирать? Сюрприз-то сделан, радость доставлена. Значит, мне. Нет, не надо!..
А подруга продолжает. И чтобы в спальне везде персики, персики, именно персики, чтобы были уложены просто сплошным ковром. Как у Марины Влади в ее книге описано.
А я сразу представляю, что потом персики потекут, что пятна потом везде, что не отстирываются. Персики погниют, пахнуть начнут, за одну ночь все же не съешь, а в холодильнике они почернеют… А если все-таки попытаться съесть, то… Да ну их, эти персики.
А подруга прямо соловьем. И чтобы ужин приготовил романтический. А я сразу представляю, сколько кастрюлек, сковородок подгорит, сколько емкостей, ножей и ложек будет использовано, сколько продуктов будет испорчено, сколько посуды впопыхах разбито. И моя чашка. Моя чашка с домиками. С домиками Миши Алдашина моя чашка! Уыыыыыыы!!!!!!!!
Нет!
Точнее — да. Да, мы с подругой совсем по-разному понимаем романтику.
Самое смешное для них приготовила. Беспроигрышное. И еще специально написала веселое, в тему, как говорится.
Объявили. Андрей Цыганок, старый мой знакомый, объявил, встретил на сцене, руку поцеловал, такой обходительный, пошла к микрофону. Прочла первую миниатюру. Тишина в зале. Вторую. Мертвая тишина. Третью… И так далее. То, что написала — светлое, доброе и смешное о них, родимых, приняли с огромным вниманием, но реакции — ноль. Когда поклонилась в отчаянии и ушла за кулисы — вслед шквал аплодисментов, шквал. Я уже шла по коридору, по лестнице, выходила на улицу к своей машине, аплодисменты все продолжались. Андрей мне позвонил вечером: куда ты делась, тебя же вызывали на бис, куда ты делась?
В зале сидели учителя. Знали, как хорошо себя вести. Тихо…
В возрасте восьми с половиной лет я зарекомендовала себя махровой диссиденткой.
— Ты подвела Родину, — сказал Лева с трагическим надрывом и добавил: — Ты подвела Родину в моем лице.
Я доверчиво разглядывала Левино лицо и недоумевала: неужели у нашей Родины рыжие щетинистые усы, огромный нос с яркими веснушками и очки с толстыми линзами?
Лева работал во Дворце пионеров режиссером массовых мероприятий. Какие могли быть массовые мероприятия во времена моего октябрятского детства, спрашивается? Съезды, конференции, совещания. Лева готовил на эти массовые мероприятия пионерские приветствия. Помните, когда половина делегатов медитирует, а вторая обдумывает планы дерзкого побега, в распахнутые, как для эвакуации, двери вламывается толпа детей с увядшими букетами цветов и разными дацзыбао про достойную смену.