На следующий день Юрий Петрович, придя в кабинет, вскипятил кипятильником воду и только-только заварил чай, пахнущий лимонной корочкой и хвоей, как в дверь просунулась голова:
– Извините, можно?
С одной стороны, эта нахальная девчонка заслуживает трепки. С другой – вопросы нарисовала неглупые, значит, голова ее не из одной прически и мордашки состоит, серое вещество в небольшом количестве там тоже есть. Но это еще не повод ей потакать. Однако стоит послушать, какие еще идеи ее осенили, а то некоторые зловредные следопыты в результате самодеятельности оказываются в морге. Поэтому Юрий Петрович не любит самодеятельности во всех ее проявлениях – будь то театральный кружок, танцевальный, фотолюбителей и так далее, а уж там, где существует реальная опасность, – спаси от них Господи. И ведь что показательно: ремесленники уверены в себе, как, наверное, не уверен Господь Бог.
– Опять ты? – проскрипел он, уставившись на нее строго. Это для того, чтоб знала: здесь ей не балаган, вести себя нужно уважительно и скромно. – За письменным ответом пришла? Так месяц не прошел еще.
Санька переступила порог, ведь ногами дед не затопал, кулаками по столу не забил, не заорал, значит, можно войти. Она положила перед ним на стол диск, а Крайний без слов вопросительно уставился на девушку. Санька пояснила, что это за диск:
– Я вчера была в офисе Хоруженко, убитого якобы мужем моей сестры, и поговорила с бухгалтером Риммой Таировной, записав диалог на сотовый телефон, правда, она об этом не знает. Вам будет интересно послушать. Как минимум у вас появится еще трое подозреваемых.
И опять дед не вышел из себя – ура! Напротив, он, как показалось Саньке, заинтересовался:
– В каком формате запись?
– МР3…
– Жаль. На фоноскопическую экспертизу запись не возьмут для установления принадлежности голоса…
– Да и так понятно, кто говорит, вы послушайте…
Ну и лекцию он закатил! Сонным голосом и со скукой на лице завел:
– Перед прослушиванием, внучка, я должен обратиться в суд с ходатайством о производстве контроля записи телефонных и иных переговоров. Если же запись получена с нарушением – в уголовном процессе важно, чтобы были соблюдены все предусмотренные Уголовным кодексом правила… Так вот, если не соблюдено хотя бы одно из предписанных условий, например, как в данном случае – не получено разрешение суда о производстве контроля телефонных переговоров и записи, то такая запись в суде не будет иметь доказательной силы.
– Я же не для суда записала! – разволновалась Санька, которая из его лекции ни фига не поняла. – А для вас! Чтоб вы знали: кроме мужа моей сестры, есть люди, у которых мотивы круче. А это… – она развернула исписанный лист бумаги и положила перед ним. – Это вот мои…
– Тезисы, – догадался он, не взяв лист в руки.
– Именно. Чтоб вам помочь в расследовании.
– Тезисы завизировала? – поинтересовался Крайний озабоченным тоном, притом без тени иронии.
– Завизировала. Чтоб вы не расслаблялись.
– Где это ты бюрократии научилась, девочка?
Санька отметила, что сегодня он не агрессивен, да и вообще показался ей симпатичным стариканом, поэтому, желая расположить его еще больше, она улыбнулась:
– Мой дед всегда так делал, исходя из опыта общения с чиновниками. Если нет бумажки с печатями и подписями, ничего не докажешь, хоть лопни.
– Молодец, на чужих ошибках учишься. Ну, иди, а диск с тезисами мы примем к сведению.
Окрыленная призрачной надеждой, Санька выпорхнула из кабинета и помчалась на улицу. Она была уверена, что следователь, прослушав запись, пересмотрит свою позицию по отношению к Глебу, не может он оставить без внимания все то, что наговорила рыдающая гора Римма Таировна.
Она запрыгнула в автомобиль Михайлова, который вчера прослушал запись прямо в гараже, в своем кабинете, и согласился, что мотивы есть не только у Глеба. А сегодня он вызвался сопровождать Саньку на свидание с узником – как это кстати: Санька жутко волновалась перед предстоящей встречей, поддержка сейчас ей необходима, посему она радовалась, что такой человек принял участие в судьбе Глеба и помогает ей.
– Почему молчим? – подал он голос, выехав на проспект.
– Дед прослушает и отпустит Глеба, – уверенно заявила Санька, думала она только об этом. – Не может зловещий романтизм – история Глеба и Рудольфа, которая произошла в далекой юности, – быть более убедительным, чем мотивы двух управляющих и того, кто открыто угрожал Хоруженко. Варгузов его фамилия.
– Зловещий романтизм? – переспросил Михайлов. – У, какие у нас изящные ассоциации.
А она болезненно отреагировала, видимо, не раз сталкивалась с таким мнением о себе:
– Думаете, раз из Тютюшанска приехала, так у меня одна извилина и та прямая? Не может быть образного мышления? А я буквы знаю, представьте себе, все тридцать три. Читать умею.
– Чего ты так завелась, чудачка? – Чудачка отвернула славненькую мордашку от него и надулась. – Ну, прости, прости, не хотел тебя обидеть. Просто девушка, которая копается в моторах автомобилей, по идее, должна соответствовать коллегам, а ты не соответствуешь.
– Папа копался, дед копался, я по наследству…
Ехали минут пять в молчании, за это время Санька почувствовала вину и устыдилась. Михайлов взял ее на работу, добился свидания через свои связи, везет ее лично, будто она звезда какая, а он шофер (причем приехал к дому Глеба), тратит время, еще и извиняется! А Санька позволяет себе огрызаться. Кто она после этого?
– Вы с женой помирились? – она решила восстановить контакт.
– А как ты думаешь?
– Я не думаю, просто спросила.
– Тогда нечего спрашивать, раз – просто.
– Простите, – окончательно смутилась она.
Ни за что ни про что обидела хорошего человека, вдобавок напомнила о неприятностях. Молодец!
Юрий Петрович был слишком мудр, чтобы делать поспешные выводы и необдуманно принимать решения. Он не скрывал, что информация Лели его заинтриговала, но по привычке искал в ней сомнительные, нелогичные мелочи, дабы понять ситуацию.
– А какой Олеся вам показалась, когда говорила по телефону? – после длительной паузы задал он странноватый вопрос, по мнению Лели.
– Нервной, – мгновенно ответила та, но, подумав, добавила: – Злой. Его счастье, что он общался с ней по телефону, иначе она кинулась бы на него, и, уверяю вас, ему не поздоровилось бы.
Крайний подпер ладонью щеку и снова впал в задумчивость. Леля не отвлекала его ни единым движением, ей интересно было наблюдать за этим человеком во время мыслительного процесса. Он здесь и смотрит на тебя, в то же время отстранен, видит нечто другое, более занимательное и значимое, чем собеседница. Наконец он мотнул седой головой, очнувшись.