– М-да… – выразил он оценку, которая Саньке показалась отрицательной. – Ну-с, что будешь пить?

– Хотите напоить меня и выведать, кто вор? – разгадала она его намерения.

– Предлагаю кофе или чай, так как сам не пью. Давно. И тебе пить не советую, женщины быстрее спиваются. А про вора ты мне сама расскажешь. Ну, так что пьем?

– Чай.

Разве он не правильно вычислил? Слабость человеческая во все века работала на руку негодяям, а для самого человека часто становилась роковой. Слабость – это болезнь, будь то алкоголик, наркоман или трус. Да хоть завистник или неудачник. Одновременно это и порок, а кто сказал, что пороки не следует лечить? Примерно так рассуждал Рыбалкин по дороге к дому Зубровки. Михайлов на сто процентов был согласен с ним, как и Санька.

Дом – «хрущоба» в пять этажей, Зубровка жила на последнем. У подъезда на скамеечке сидели две старушки, с повышенным интересом проводили троицу глазами и с недоумением переглянулись, мол, к кому это приехали, никогда их здесь не видели.

На звонки Зубровка не вышла, значит, ее не было дома, в сердцах Рыбалкин стукнул по двери кулаком, его пыл остудил Михайлов:

– Полегче. Не дверь, а труха, ты ее снесешь, а потом нам Зубровка счет выставит, будто дверь у нее была из мореного дуба, добытого на Мадагаскаре. И где же она шляется?

– Давайте спустимся и старух спросим, может, знают, куда наша прогульщица отправилась? – предложил Рыбалкин.

О, старушкам поговорить – милое дело, они ж от скуки не знали, куда себя деть, да только не обрадовали троицу.

– А вы не знаете? – затрещала толстушка. – Она ж сгорела.

– Пожар был? – ужаснулась Санька.

– От водки сгорела, – сказала вторая, тощенькая. – Ну, водка паленая была, с метилом…

– На метиловом спирте замешана, – поправила толстуха. – Пила она с Кипарисом…

– Странная кличка для алкаша, – заметил Рыбалкин.

– А это фамилия его: Кипарис. Так вот он – ничего, в больнице лежит, а Лидка махнула пару стаканов и дуба дала. Кипарис вызвал «Скорую», те приехали, а она уже синяя вся. Ну и его без сознания нашли, обоих увезли.

Рванули в больницу, по фамилии нашли отделение, где лежал Кипарис, но к нему не пустили, это была реанимация. Санька ужасно расстроилась, ведь Зубровка видела убийцу, в этом она была уверена, но тетки нет, может, ее собутыльник знает.

– Лучше всех тайну хранит мертвый, – высказался Рыбалкин.

Ну, не могла Санька бездействовать, не могла. Всеми правдами и неправдами она избавилась от сопровождения, ей надо было попасть к мужу Ии, а Михайлов не пришел бы в восторг от ее идеи, наверняка запретил бы ехать.

– Кто такой Михайлов? – спросил Крайний.

– Мой работодатель, – понуро ответила Санька. – Он помогает мне, то есть Глебу… Глеб работал в его парке таксистом. Тратит кучу денег, время… он хороший человек.

Угу, помогает. Глебу. Как же! Ни разу не видев Михайлова, Крайний голову готов был отдать на отсечение, что «хорошего человека» вовсе не судьба водителя волнует, а девушка – непохожая на современных пустышек. Да один ее взгляд околдовать может до потери памяти, а уж эти плечи, ножки и все остальное…

– Не обо мне ли речь идет, господа?

Оба подняли голову – а вот и он, собственной персоной. Санька, немало смутившись, но и удивившись не меньше, произнесла с запинкой:

– Михал Михалыч Михайлов.

– Разрешите? – отодвинул тот стул.

Не дождавшись разрешения, он сел, после чего уставился на Крайнего, мол, ты кто такой? Михайлов был уже немолод, седина пусть не в бороде, которой нет, а надо лбом серебрилась, да и бес в ребро явно угодил. Юрий Петрович мирно протянул руку, представившись с добродушной улыбкой, чтоб успокоить его:

– Крайний Юрий Петрович, следователь.

– Фух, – с облегчением выдохнул Михайлов. – А я смотрю, куда это Сашку старик увозит, думаю, кто такой?..

– Вы что, следили за мной? – обалдела она.

– А как же, – ухмыльнулся Михайлов. – Я тебя немножко изучил и, когда ты старалась от нас избавиться, подумал: что-то тут не то. Как бы ты на моем месте поступила?

– Я скажу, – подал голос Крайний. – Она села бы вам на хвост. Ну, что ж, забирайте свою Сашку. А я завтра непременно навещу Кипариса, меня-то к нему пустят. Потом позвоню вам и сообщу результат. Но, Михал Михалыч, у меня огромная к вам просьба: посторожите Сашу, а то и ее… как Зубровку. Обидно будет потерять такую красоту.

И подмигнул Михайлову, дескать, я тебя понимаю.

8

А она не чувствовала себя виноватой. В конце концов, рисковать собой – личное дело каждого, никто не вправе ее останавливать. Кроме следователя! Тут Санька вынуждена была признать, что могла ему помешать, но как же хочется вытащить Глеба! И пускай он нянчится с сестрой, потакает ее капризам, что Глеб и делал постоянно с неизменным успехом, Саньке роль няньки не подходит, мало того, надоела.

Но ее беспокоило то, что всю дорогу Михайлов молчал, из-за его молчания в душе Саньки росла абсолютно неоправданная вина. Впрочем, она же ослушалась, тем самым провинилась, а его молчание – наказание. И не знаешь, что делать в этом случае, может, извиниться?

Он подогнал машину к подъезду, попрощались сухо, она ушла, а недосказанность осталась. За девушкой захлопнулась дверь, после чего Михайлов упал на спинку сиденья и прикрыл веки. Устал за сегодняшний день. И дело не в том, что он занимается делами Глеба, просто перемены всегда тяжелы, они происходят сейчас и в нем, и вокруг него. Наверное, это и есть переоценка ценностей, взгляд вперед. Ну, сзади понятно, а впереди что? Только подумал о будущем, как она позвонила, невольно вызвав усмешку.

– Да, Саша?

– Михал Михалыч, – заговорила она срывающимся голосом, явно волнуясь, – простите, что беспокою вас, вы далеко?

– Еще не уехал, – ответил он. – Что случилось?

– Я зашла домой, а здесь… здесь кто-то был.

– Как это? Хочешь сказать, что квартиру открывали?

– Да-да, похоже… открывали. В прихожей стоит статуэтка… ее раньше не было ни здесь, ни в другом месте. Кто-то принес ее, сегодня принес.

– Ты точно помнишь, что ее не было?

– Ну, конечно! Сегодня утром я…

– Ничего не трогай, сейчас поднимусь.

Михайлов поставил машину на сигнализацию и взлетел на этаж с легкостью юноши. Санька стояла у входной двери, завидев его, зачастила:

– Сегодня я протерла пыль, статуэтки не было, я же не сумасшедшая. А сейчас… Я сразу выбежала и захлопнула дверь. Это же что-то означает, да?

Конечно, ей страшно. Еще бы! Михайлов взял ключи из ее руки, но, когда хотел вставить один в замок, она вдруг запротестовала: