Иногда одно только это название, Санта-Моника, вызывало у Джона острую боль в сердце. Он надеялся, что после рождения Люка все изменится. Что прошлое наконец отступит и они начнут жить настоящим — и будущим. Но теперь, после заключения доктора Розенгартена, будущее представлялось неопределенным и страшным.

Господи Иисусе, во что я нас втравил?

В глубокой задумчивости Джон вошел внутрь и поднялся в лифте на третий этаж, туда, где располагался отдел когнитологии. Всего в здании было четыре этажа. По коридору слонялись несколько студентов; все лица были знакомые, но по именам Джон знал лишь пару человек. Было время ланча. Обычно в этот час Джон брал перерыв и обедал, а не начинал рабочий день.

Симпатичная студентка-китаянка преградила ему путь:

— Доктор Клаэссон, не могли бы вы уделить мне пару минут? Я кое-что не поняла в вашей лекции в прошлый четверг, насчет теории отбора групп нейронов — нейродарвинизма, и я бы хотела…

— Может быть, мы поговорим немного позже, Мэй Линь?

— Конечно. Мне зайти к вам в кабинет?

— Да, часа в четыре. Вам удобно? — Джон понятия не имел, что он будет делать в четыре, он забыл свое расписание, но сейчас у него просто не было сил на разговоры. Ему нужно было побыть одному.

Подумать.

Дозвониться до доктора Детторе.

— В четыре. Отлично!

— Ну и хорошо.

Джон пошел дальше. Пол коридора был устлан блестящим линолеумом; по одной стороне стояли серые металлические шкафы для документов, по другую были двери.

За последней дверью скрывалась компьютерная лаборатория. В ней было десять машин, за некоторыми сидели студенты и аспиранты Джона. Один, в полукоматозном состоянии, откинулся на спинку стула. В руку он сжимал банку кока-колы. Другой в раздумье скрючился над клавиатурой. Сара Нери, та самая молодая аспирантка с копной рыжих волос, почти уткнулась носом в монитор, изучая какую-то таблицу. Джон на цыпочках прошел мимо и скрылся в своем кабинете, неслышно затворив за собой дверь.

Кабинет был вполне достойный, разве что немного безликий, приличных размеров, с современной мебелью и окном, выходящим во внутренний дворик между двумя другими зданиями кампуса. Окно было расположено несколько высоковато. Все свободные поверхности, включая стулья для посетителей и большую часть пола, были усеяны бумагами. На столе стояли большой маковский монитор и клавиатура. На стене висела белая доска, покрытая формулами и алгоритмами; в углу ее разместилась кривая схема, которую Джон наспех начертил, чтобы объяснить что-то студенту.

Не снимая пиджака, Джон уселся за стол, достал из сумки ноутбук и открыл файлы, над которыми работал дома прошлой ночью, потом проверил свое расписание.

— Черт! — вслух произнес он.

На шесть часов была назначена встреча, о которой он совсем забыл. Журналистка из USA Today собиралась написать статью о его отделе. В принципе такие интервью обычно давал Сол Харанчек, возглавивший отдел после ухода Брюса Катценберга, но Солу пришлось уехать из города, и он попросил Джона сделать это вместо него. Мало того что Джону вообще не очень хотелось заниматься этим, так вдобавок интервью должно было состояться именно сегодня, когда больше всего на свете ему нужно было вернуться домой пораньше и побыть с Наоми.

Он набрал номер Детторе, снова попал на автоответчик, потом набрал Наоми в офис.

— Ты звонил Детторе? — Голос у нее был грустный.

— Да, все то же самое. Я позвоню еще, чуть позже.

— Как насчет другого врача? Еще одной консультации?

— Давай сначала поговорим с ним. Боюсь, сегодня я немного задержусь. У меня интервью.

— Ничего, у меня тоже сегодня просмотр, я абсолютно забыла. Только его мне сегодня не хватало. Я буду никак не раньше девяти. Что насчет ужина, какие у нас планы?

— Хочешь пойти куда-нибудь? В какое-нибудь мексиканское заведение?

— Не знаю, не уверена. Пока не знаю, полезет ли мне что-нибудь в горло. Может, попозже решим?

— Конечно. Я люблю тебя, — сказал Джон.

— Я тоже тебя люблю.

С тяжелым сердцем Джон повесил трубку. Потом открыл свою почту и написал Детторе короткое резкое письмо, сообщив о заключении доктора Розенгартена и попросив связаться с ним как можно скорее.

Джон отослал письмо и подошел к окну. Несмотря на холодный ветер и капли дождя, во дворике все же было несколько человек. Некоторые сидели на скамейках и жевали свой ланч, другие болтали, один или двое курили. Студенты. Уже не дети, но еще не взрослые. Знают ли они, какое будущее их ожидает?

Он засмотрелся на одну особенно стильную компанию. Все как на подбор в модной мешковатой одежде, с модными стрижками. Дурачатся, хохочут. Такие веселые. Такие беззаботные. Их родители не вмешивались в их гены. Но когда придет их время стать родителями, какое решение примут они?

Знают ли, что они последнее поколение детей, чьи генотипы не подвергались преобразованию? Понимают ли, что, какими бы умными они себя ни считали, через некоторое время окажутся низшим классом? Что у них будет возможность сделать своих детей бесконечно умнее, сильнее, здоровее, чем они сами?

Какой они сделают выбор?

Джон отвернулся от окна. Сердце его снова сжалось от страха. Может быть, Розенгартен ошибся. Но если нет? Если ошибся не он, а Детторе? Сколько еще ошибок он сделал?

Двенадцать недель. На каких сроках еще можно делать аборт? Шестнадцать недель? Или восемнадцать?

В половине пятого он еще раз позвонил Детторе и оставил еще одно сообщение, более настойчивое, чем предыдущее. Затем позвонил Розенгартену и сказал секретарше, что хочет срочно поговорить с ним.

К шести часам ни от Детторе, ни от Розенгартена ответа все еще не было. Джон позвонил в офис Наоми, но ему сообщили, что у нее деловая встреча. Он посмотрел на часы. Если Детторе сейчас на борту своего лайнера, то у него на три часа позднее. Девять вечера. Разозлившись, Джон уже почти снял трубку, чтобы позвонить еще раз, но тут телефон зазвонил сам. Он схватил трубку, однако на том конце провода оказался не Детторе.

Звонила журналистка из USA Today, молодая женщина с бодрым голосом, по имени Салли Кимберли. Она сообщила, что застряла в пробке на 101-м шоссе, что прибудет через пятнадцать минут, и спросила, не приехал ли уже фотограф.

— Я не знал, что предполагается еще и фотограф, — сказал Джон.

— Это очень быстро. Всего пара снимков на случай, если нам вдруг понадобятся фотографии.

Она приехала только через тридцать пять минут. Фотограф был уже там и перекладывал предметы с места на место, добиваясь лучшей композиции.

Детторе так и не перезвонил.

17

Был час коктейлей, что означало приглушенный свет в баре отеля и бесконечные этюды Шопена, изливавшиеся из колонок. Создавалось впечатление, что за пальмами в горшках прячется невидимый пианист. Кондиционер был слишком мощный, но столики были расставлены правильно, на достаточно большом расстоянии друг от друга, так что можно было разговаривать спокойно. Однако главной причиной, по которой Джон привел журналистку именно сюда, послужило то, что этот бар был ближайшим местом по соседству, где подавалось спиртное.